Цейтнот - [29]

Затем они перешли в кабинет Шовкю, огромный, залитый солнечным светом, на полу — ковры. Все четыре стены до самого потолка — в полках с книгами. Библиотека Фуада Салахлы, образно говоря, бледнела в сравнении с этим царством редчайших книг, толстых фолиантов, альбомов репродукций, представлявших творчество Корбюзье, Райта, Мис Ван дер Рое, Гропиуса, Жолтовского и других великих зодчих и теоретиков зодчества. Здесь Фуад увидел фотопортреты, книги, альбомы виднейших русских, армянских, грузинских, эстонских и прочих архитекторов — с их почтительными дарственными надписями хозяину дома. Шовкю, не меньше чем Фуад Салахлы, был в курсе проблем современной мировой архитектуры, знал ее течения, хорошо представлял себе ее возможности и говорил обо всем этом не хуже Большого Фуада.

— Фуад, детка, — сказал он, — повторяю, в архитектурной жизни ожидаются большие перемены. А у меня есть обширные планы на будущее. Мне нужны помощники. Одного я обрел сегодня, это — ты. Кого можно привлечь еще? Кого ты мог бы порекомендовать из своих товарищей-студентов, близких нам по духу, думающих так же, как ты и я? Кто мог бы работать с нами?

Фуад назвал Октая и еще нескольких ребят.

— А из институтских педагогов, преподавателей? Я плохо знаю их, но думаю, и среди них тоже есть близкие нам с тобой по духу, по мировоззрению — люди нашего с тобой вкуса. Наверное, когда ты готовил свой доклад для НСО, ты с кем-то советовался, кто-то воодушевлял тебя, направлял твою мысль, ведь так?

— Из институтских преподавателей самый близкий нам — Фуад Салахлы, — ответил Фуад.

Шовкю раздумчиво улыбнулся, словно вспомнил нечто приятное и далекое:

— Фуад — грамотный архитектор, но… — Он сделал небольшую паузу, докончил: — Как говорят русские, он — неудачник. Фуад Салахлы никогда не чувствовал пульса времени.

Бильгейс-ханум опять принесла им чай.

Шовкю продолжал:

— И еще, Фуад, детка, хочу сказать тебе одну вещь. Это — очень серьезно, не забывай этого никогда. Конечно, все — между нами. Этот ваш декан!.. Как его?.. Ну, фамилия?.. — Он прищелкнул пальцами.

— Зюльфугаров, — подсказал Фуад.

— Да, да, Зюльфугаров. Есть такая порода людей! Так вот, с одним таким Зюльфугаровым не справятся сто таких, как Фуад Салахлы, но один Шовкю Шафизаде превратит в лепешку, раздавит сотни зюльфугаровых! — Эти слова Шовкю произнес энергично, в них прозвучала откровенная гордость за себя, однако тут же понял: получается, вроде бы он хвастает; сменил интонацию, добавил, понизив голос, доверительно, мягко: — Все это я говорю тебе как сыну, Фуад. Надо быть сильным, детка, сильным! Мой покойный отец любил говорить: хочешь быть горой — опирайся на гору.

Когда Фуад уходил от Шовкю, был уже вечер, часов шесть.

На другой день в институте Зюльфугаров подошел к нему. Лицо его сияло.

— А, землячок! Поздравляю, поздравляю! Вышел сухим из воды! Рад, очень рад за тебя, клянусь твоей жизнью! Но запомни, земляк: осторожность украшает джигита. Как там отец, брат мой Курбан?

Фуад на всю жизнь запомнил все, что Зюльфугаров говорил ему в тот день.

Год назад Зюльфугаров, уже пенсионер, пришел к нему на прием с какой-то чепуховой просьбой. Фуад встретил его предельно обходительно, однако упорно говорил старику «ты», то и дело вставляя «земляк», «землячок», раз даже бросил: «Ай, безбожник!» Фуаду было так же просто исполнить то, о чем просил его Зюльфугаров, как, скажем, выпить стакан воды, но он сказал:

— Клянусь твоей жизнью, земляк, ты задал мне трудную задачу. Буду стараться, приложу все усилия, исключительно ради тебя, землячок, однако шансов у тебя маловато, вряд ли что получится.

Он проводил сконфуженного, стушевавшегося, исходящего потом, красного как рак Зюльфугарова до двери кабинета. Когда тот был уже за порогом, не удержался, сказал:

— Запомни, земляк: осторожность украшает джигита!

А тогда в институте все и вправду закончилось благополучно. Ася говорила:

— Аллах услышал мои молитвы, проявил милость.

Ася сдержала свой обет: раздала нищим возле мечети ползарплаты. А что она получала-то, господи!.. Дурочка Ася!.. Его восстановили в комсомоле. Те, кто сторонился его, снова стали приветливыми и ласковыми.

Но у Большого Фуада, у Фуада Салахлы, случилась неприятность: спустя месяц его уволили из института, «за пропаганду среди студентов вредных идей, пренебрежительное, нигилистическое отношение к современной национальной архитектуре и преклонение перед конструктивизмом и архитектурой Запада».

Глава шестая

Фуад посмотрел на часы и прервал Мир-Исмаила:

— Так, мне надо в аэропорт. Закругляйся, Мир-Исмаил.

Мир-Исмаил понимающе кивнул:

— В сущности, я уже…

— Хорошо, товарищи, тогда все. Можете идти.

Все вышли. Фуад вызвал Нелли:

— Позвоните, пожалуйста, в гараж, вызовите машину.

— Хорошо, Фуад Курбанович, сейчас, — пропела Нелли сочным, прекрасным и в то же время безнадежно холодным голосом. — Но там вас ждут, — кивок в сторону приемной. — Товарищ говорит, вы сами назначили ему время.

— Кто такой? У меня же нет ни минуты, я спешу.

— Это Октай Мурадов.

— Ах, Октай! — Фуад думал несколько секунд, затем махнул рукой: — Хорошо, пусть войдет.