Церковь и политический идеал - [268]

Ни один исторический опыт построения общества подобного типа не дал еще никакого иного результата. Впрочем, можно уйти от этих крайностей (хотя и очень показательных), но разве деятельность наиболее развитых государств современного мира, исповедующих идеи демократизма и гуманизма, представляет нечто иное? Везде и повсюду (Англия, Франция, Германия, США, Канада) мы видим усиливающееся значение верховной власти в деле организации общества, обеспечения интересов индивидов, контроля и распределения благ. Почему в будущем, где, если верить прогрессистам, идеи просветителей и энциклопедистов расцветут пышным цветом, мы должны предполагать иной результат, чем тот, который нам демонстрирует история на попытках построения справедливого общества в прежние времена? Если ассоциировать государство с наличием силы, принудительной власти, то в этом отношении государство никак не исчезает, но принимает новые, невиданные ранее искаженные формы.

С учетом сказанного логичной, убедительной и удивительно точной представляется оценка, высказанная в свое время К.Н. Леонтьевым. «Я позволю себе по крайней мере подозревать, – писал он, – что тот слишком подвижный строй, который придал всему человечеству эгалитарный и эмансипационный прогресс XIX века, очень непрочен и… должен привести или ко всеобщей катастрофе, или к более медленному, но глубокому перерождению человеческих обществ на совершенно новых и вовсе уж не либеральных, а, напротив того, крайне стеснительных и принудительных началах. Быть может, явится рабство своего рода, рабство в новой форме, вероятно – в виде жестокого подчинения лиц мелким и крупным общинам, а общин – государству. Будет новый феодализм – феодализм общин, в разнообразные и неравноправные отношения между собой и ко власти общегосударственной поставленных. Я говорю из вежливости, что подозреваю это; в самом деле, я в этом уверен, я готов пророчествовать это»[942].

Вопрос только в том, что будут представлять собой органы управления будущим «справедливым» обществом? Повидимому, ответ на этот вопрос не так уж сложен. Если основным показателем успеха индивида является личная инициатива и наличие богатства, то, очевидно, Международная Конфедерация Народов будет находиться в руках небольшой группы олигархов, фактически контролирующих экономический рынок и самостоятельно определяющих, сколько нужно выдать «народам», чтобы удовлетворить их потребности и успокоить страсти.

Другое дело, что ценности, т.е. те виды благ, которые признаются в данную минуту наиболее значимыми, постоянно меняются. Во времена Маркса это были средства производства, сейчас пророчествуют, будто знание становится самой эффективной ценностью грядущего века и места олигархов от промышленности вскоре займут олигархи от науки[943].

Согласимся, что в данном случае это – частности, не имеющие существенного значения для оценки будущего общества в целом. Важно другое: индивид не будет иметь реального влияния на управление созданным для его же блага обществом. Понятно также, что господство политическое становится возможным только при господстве моральном, т.е. когда лица, обладающие властными полномочиями, сами формируют нормы утилитарной нравственности, позволяющие оправдать их действия, примирить индивидуальное сознание с предлагаемым ему положением вещей.

Не случайно любая тоталитарная доктрина или режим, полагавший одной из своих задач ниспровержение религиозных начал, вынужденно или нет, но приходил к изобретению светских ее аналогов: государственная религия Ж.Ж. Руссо, «Высшее Существо» Робеспьера, «моральный кодекс строителя коммунизма» и т.д.[944]

Но – важный момент – в отличие от традиционных религий (и в первую очередь христианства), содержание новоявленных «конфессий» целиком определяется верховной властью с точки зрения практической целесообразности, причем как в отношении «догматов», так и «обрядов». Нелепым было бы полагать, что эти «религиозные» нормы смогут сдержать чьито безнравственные помыслы и поступки. Можно умозрительно согласиться, что в отношении подданных, при последовательной государственной политике, эта «нравственность» может играть сдерживающую функцию, хотя при таком порядке вещей эта этика фактически получает значение правовых норм. Но в отношении к тем, кто формирует ее, подобная нравственность бессильна, как бессильна любая вещь перед своим создателем.

Некоторым диссонансом, как может показаться на первый взгляд, на этом фоне выступает экуменизм (искажение от греческого слова «ойкумена» – «вселенная») – религиозное течение, стремящееся сплотить человечество на почве единого вероисповедания. И хотя прародители экуменизма полагали, что основой «будущей религии всечеловечества» является христианство, свободное от конфессиональных разногласий, но дело идет к тому, чтобы присоединить к христианским догматам и первоосновы иных мировых религий. Впрочем, не только их, но и всех остальных, потенциально – мелких религиозных сект.

Кажется, в этом случае человечеству не грозят проблемы, связанные со светскими изысканиями в области этики и морали, что как сугубо религиозное движение экуменизм не имеет ничего общего с социальным идеалом. Но это – глубокое заблуждение. Идея «справедливого общества» также является основной для экуменизма, равно как и для светски образованного либерала или последователя социалистической доктрины. Разница заключается лишь в способе его достижения. Одним представляется, что панацея – «научные основы» нравственности, другим – единая религия как механическая совокупность всех мировых конфессий. Но и в том и в другом случае речь идет о создании нового мирового порядка и о том, кто будет реально управлять миром