Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств - [33]

Эдгар дрожал; они приближались, и он мог услышать все. Каждый едва слышный шаг отзывался болью в его груди. И этот голос — каким ужасным казался он ему, — этот жадно домогающийся, отвратительный голос его врага! «Не будьте жестоки. Вы были так прекрасны сегодня вечером». И снова голос матери: «Нет, я не должна, я не могу, оставьте меня».

В ее голосе было столько тревоги, что мальчик испугался. Чего он хочет от нее? Чего она боится? Они все приближались; сейчас они подойдут к его двери. Вот он стоит за их спиной, дрожащий и невидимый, на расстоянии ладони от них, скрытый только тонкой перегородкой. Голоса как будто шепчут ему на ухо.

«Идемте, Матильда, идемте!» Снова стон матери, теперь еще тише, — стон почти уже сломленного сопротивления.

Но что это? Они прошли дальше. Его мать прошла мимо своей комнаты. Почему она больше ничего не говорит? Не заткнул ли он ей рот? Может быть, он ее душит?

Он обезумел от этих мыслей. Дрожащей рукой он приоткрывает дверь. Он увидел их обоих в полутемном коридоре. Барон обнял его мать за талию и тихо уводит ее; она, по-видимому, уступает ему. Вот он останавливается перед своей комнатой. «Он хочет затащить ее туда, — испуганно подумал мальчик, — теперь случится самое ужасное».

Диким толчком он распахивает дверь, выбегает, бросается за ними. Мать испуганно вскрикивает, увидев, как что-то мчится на нее из темноты; она готова упасть без чувств, барон с трудом поддерживает ее. Но в эту самую секунду барон почувствовал, как маленький, слабый кулак бьет его по губам и какое-то существо, точно кошка, вцепилось в его тело. Он выпускает из своих объятий испуганную женщину, которая быстро убегает, и, еще не зная, с кем он борется, в темноте наносит удары.

Мальчик сознает, что он слабее противника, но не уступает. Наконец, наконец настала долгожданная минута расплаты за измену, когда он может излить всю накопившуюся ненависть. Со стиснутыми зубами, в лихорадочном, безумном возбуждении, он колотит своими кулачонками куда попало. Теперь барон узнал его; и он преисполнен ненависти к этому тайному шпиону, который отравил ему последние дни и испортил игру; он, не стесняясь, возвращает удары. Эдгар стонет, но не выпускает его и не зовет на помощь. С минуту они борются, озлобленно и безмолвно, в темноте коридора. Наконец барон понял дикость этой борьбы с ребенком; он крепко схватил его, чтобы отбросить прочь. Но мальчик, чувствуя, что его мускулы слабеют, зная, что через минуту он будет побежден и избит, в ярости впивается зубами в эту крепкую, твердую руку, которая хочет схватить его за шиворот. Враг невольно вскрикивает и выпускает мальчика, который воспользовался этой секундой, чтобы скрыться в свою комнату и запереть дверь на задвижку.

Всего минуту длилась эта полуночная борьба. Никто в коридоре ее не заметил. Все тихо, все погружено в сон. Барон вытирает окровавленную руку платком и беспокойно глядит в темноту. Нет, никто не слышал. Только сверху — точно издеваясь — мерцает беспокойный свет.

ГРОЗА

«Что это было — сон? Дурной, страшный сон?» — спрашивал себя на другое утро Эдгар, очнувшись с растрепанными волосами от власти ужасов. В висках глухо стучало, все тело одеревенело, и, посмотрев на себя, он испуганно заметил, что спал не раздеваясь. Он вскочил, с трудом добрел до зеркала и отшатнулся, увидев свое бледное, искаженное лицо с красноватой шишкой на лбу. Он собрался мыслями и с ужасом восстановил в памяти ночную борьбу в коридоре; он вспомнил, как влетел в комнату, лихорадочно дрожа, бросился на постель, одетый, готовый к бегству. Тут он, должно быть, заснул — погрузился в этот тяжелый, глухой сон, еще раз переживая в нем все, но по-иному — еще ужаснее, ощущая влажный запах свежей, струящейся крови.

Снизу доносились хрустящие по щебню шаги. Голоса, как невидимые птички, взлетали вверх, и солнце бросало свои лучи в глубь комнаты. Должно быть, было уже позднее утро. Но, взглянув с испугом на часы, он увидел, что стрелка показывает полночь; в своем волнении он забыл их завести вчера. И эта неопределенность времени вызвала в нем чувство беспокойства, удвоенное неведением того, что, собственно, случилось. Он быстро собрался с силами и спустился вниз, с чувством вины и беспокойства в душе.

За завтраком его мать сидела одна на обычном месте. Эдгар вздохнул свободно, видя, что его врага нет, что ему не приходится смотреть на это ненавистное лицо, которое он вчера бил кулаками. Все же, подходя к столу, он ощутил в себе некоторую неуверенность.

— С добрым утром, — поздоровался он.

Мать не ответила. Она даже не взглянула на него; ее взгляд был как-то странно-неподвижно устремлен на окно. Она была очень бледна, синие круги вокруг глаз, ноздри нервно вздрагивали, выдавая, как всегда, ее возбуждение. Эдгар закусил губы. Это молчание смущало его. Он, в сущности, не был уверен, не ранил ли он вчера серьезно барона, — и знает ли она вообще о ночном столкновении? Эта неизвестность мучила его. Но ее лицо было так неподвижно, что он даже не пытался на нее взглянуть, боясь, что опущенные сейчас глаза вдруг подымутся из-за скрывающих их век и уставятся на него. Он сидел совершенно спокойно, боясь произвести малейший шум. Осторожно подымал чашку и ставил ее на блюдечко, украдкой посматривая на пальцы матери, нервно игравшие ложкой: они были все время в движении и, казалось, выдавали ее скрытый гнев. Так он просидел четверть часа, с тяжелым чувством ожидания чего-то, что не наступало. Ни один звук, ни одно слово не облегчило его. И теперь, когда мать поднялась, все еще не замечая его присутствия, он не знал, что ему делать — оставаться здесь одному за столом или пойти за ней. В конце концов он поднялся и покорно пошел за матерью, которая нарочно не обращала на него внимания. Чувствуя, как смешно плестись за ней хвостом, он замедлил шаги и постепенно отстал от нее. Не взглянув на него, она вошла в свою комнату. Когда Эдгар поднялся наверх, он очутился перед запертой дверью.