Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств - [31]

СЛЕДЫ ПРИ ЛУННОМ СВЕТЕ

Кельнер, принесший обед арестованному в своей комнате Эдгару, запер дверь. Замок щелкнул за ним. Мальчик вскочил в бешенстве: это было сделано, конечно, по приказанию матери; его запирали в клетку, как дикого зверя. Мрачные мысли овладели им.

«Что происходит внизу, пока я сижу здесь взаперти? О чем они говорят теперь? Может быть, теперь и делается то таинственное дело, и оно ускользнет от меня? О, эта тайна, которую я ощущаю всегда и повсюду, когда я среди взрослых, которая творится ночью, за закрытыми дверями, заставляет их понижать голос, если я случайно вхожу, — эта великая тайна, которая в эти дни почти дается мне в руки, все эти дни, и которую я все-таки не могу схватить! Чего только я ни делал, чтобы раскрыть ее! Я стащил книги у папы из письменного стола, я читал про все эти удивительные вещи, но ничего не понял. Должно быть, есть какая-то печать, которую надо сорвать, чтобы понять все это, — может быть, во мне самом, может быть, в других. Я спрашивал горничную, просил ее объяснить мне эти места в книгах, но она только смеялась надо мной. Как ужасно быть ребенком, полным любопытства, и не сметь никого спросить, быть смешным в глазах взрослых, казаться глупым и бесполезным! Но я узнаю, я чувствую: скоро я буду знать все. Часть этой тайны уже в моих руках, и я не успокоюсь, пока не буду знать всего».

Он прислушался, не идет ли кто-нибудь. Легкий ветер пронесся за окнами по деревьям и раздробил зеркало лунного света между ветвями на сотню зыбких осколков.

«Ничего хорошего не может быть у них на уме, иначе они не прибегали бы к такой жалкой лжи, чтобы отделаться от меня. Наверное, они теперь смеются надо мной, проклятье, но последним буду смеяться я. Как глупо, что я позволил запереть себя здесь, дал им свободу хоть на секунду, вместо того чтобы прилипнуть к ним и следить за каждым их движением! Я знаю, взрослые всегда неосторожны, и эти тоже выдадут себя. Они всегда думают, что мы еще совсем маленькие и вечером всегда спим. Они забывают, что можно притвориться спящим и подслушивать, что можно казаться глупым, а быть очень умным. Недавно, когда у тети появился ребенок, они это знали заранее, а в моем присутствии прикинулись удивленными. Но я тоже знал это: я слышал их разговор однажды вечером за несколько недель до этого, когда они думали, что я сплю. И на этот раз я опять удивлю их, подлецов. О, если бы я мог взглянуть на них в щелку, понаблюдать за ними теперь, когда они чувствуют себя в безопасности! Не позвонить ли мне? Придет горничная, откроет дверь и спросит, что мне нужно. Или поднять шум, бить посуду, — тогда тоже откроют. И в эту минуту я бы мог выскочить и проследить за ними. Но нет, этого я не хочу. Пусть никто не видит, как подло они со мной обращаются. Я слишком горд для этого. Завтра я им отплачу».

Внизу раздался женский смех. Эдгар вздрогнул: может быть, это его мать. У нее был достаточный повод смеяться, издеваться над ним, маленьким, беспомощным, которого запирают, когда он становится в тягость, которого бросают в угол, как мокрое платье. Осторожно он взглянул в окно. Нет, это не она, — это чужие веселые девушки, которые поддразнивают парня.

Тут он заметил, как невысоко от земли было его окно. И сейчас же, незаметно, явилась мысль: выпрыгнуть теперь, когда они считают себя вне опасности, и выследить их. Его лихорадило от радости. Ему казалось, что великая, ослепительная тайна детства уже у него в руках. «Выйти, выскочить!» — что-то толкало его. Опасности никакой. Никто не проходит мимо, — и он выскочил. Раздался легкий хруст щебня, которого никто не слышал.

Подкрадываться, подслушивать — за эти два дня стало наслаждением его жизни. И наслаждение смешивалось теперь с легким трепетом страха, когда он тихонько, на цыпочках обходил вокруг гостиницы, тщательно избегая ярких пятен света. Прежде всего, осторожно прижав лицо к стеклу, он заглянул в столовую. Их обычное место пусто. Он продолжал поиски, переходя от окна к окну. Войти в гостиницу он не решался, из опасения нечаянно встретиться с ними в коридоре. Нигде их не было видно. Он начинал уже приходить в отчаяние, когда вдруг из двери скользнули две тени, — он подался назад и спрятался в темноте, — его мать со своим неизбежным спутником. Он пришел как раз вовремя. О чем у них разговор? Он не мог расслышать. Они говорили тихо, и ветер слишком беспокойно шелестел в деревьях. Но вот совершенно отчетливо до него донесся смех — голос матери. Такого смеха у нее он не слышал: странно резкий, точно от щекотки, возбужденный, нервный смех, который прозвучал чужим и испугал его. Она смеется. Значит, нет ничего опасного, ничего серьезного и значительного, что от него могли скрывать. Эдгар был немного разочарован.

Но почему они ушли из гостиницы? Куда они идут теперь вдвоем, ночью? Ветры, должно быть, неслись наверху на гигантских крыльях, и небо, только что ясное и освещенное луной, потемнело. Черные платки, наброшенные невидимыми руками, окутывали временами луну, и ночь становилась настолько непроницаемой, что не видно было дороги. Но освобождался снова месяц и озарял ее своим сиянием. Ландшафт купался в холодном серебре. Таинственна была эта игра света и теней и пленительна, как игра женщины с наготой и покровами. В эту минуту ландшафт был обнажен. Эдгар увидел движущиеся силуэты, пересекавшие дорогу, вернее, один силуэт — так тесно они прижимались друг к другу, можно было подумать, что их сближает тайный страх. Но куда же они идут? Сосны стонали, какое-то смятение царило в лесу, как будто по нему проносился дикий охотник. «Я пойду за ними, — подумал Эдгар, — они не услышат моих шагов за шумом ветра и леса». И, пока они шли внизу по широкой светлой дороге, он тихо пробирался над ними по лесу, от дерева к дереву, от тени к тени. Он следовал за ними упорно и неумолимо, благословлял ветер, который заглушал его шаги, и проклинал его за то, что он уносил от него слова. Если бы ему удалось хоть раз услышать их разговор, он, конечно, узнал бы тайну.