Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств - [28]

Теперь все трое были охвачены раздражением и враждебностью. С наслаждением чувствовал обманутый мальчик, как бессилен их гнев, направленный против его существования, с которым они не хотели считаться. Насмешливо моргая, окидывал он временами сердитое лицо барона. Он замечал, что барон едва сдерживает поток ругательств, готовых сорваться с языка; и с демонической радостью он наблюдал за все возрастающей злостью матери; оба они явно ждали предлога наброситься на него, устранить его или усмирить. Но он не подавал ни малейшего повода. Его ненависть, взлелеянная долгими часами, не открывала уязвимых мест.

— Вернемся, — сказала вдруг мать. Она чувствовала, что дольше не выдержит, что она должна будет что-то сделать — по меньшей мере, закричать от этой пытки.

— Как жалко, — спокойно сказал Эдгар, — здесь так хорошо.

Им обоим было ясно, что мальчик издевается над ними. Но они не решились ничего сказать, — так изумительно этот тиран научился за два дня владеть собою. Ни одни мускул на его лице не выдал злой иронии. Не проронив ни слова за весь длинный путь, они вернулись домой. Ее раздражение долго не могло улечься; когда они уже очутились одни в комнате, она сердито бросила зонтик и перчатки. Эдгар сразу заметил, что ее нервы возбуждены и что это возбуждение ищет выхода. Но он добивался взрыва и нарочно не уходил, чтобы дразнить ее. Она ходила взад и вперед по комнате, села, барабаня пальцами по столу, и, наконец, опять вскочила.

— Какой ты растрепа, каким грязным ты бегаешь! Стыд перед людьми! Как тебе не стыдно, в твоем возрасте!

Не возражая, мальчик пошел и причесался. Его молчание, его упорное, холодное молчание с дрожащей насмешкой на губах приводило ее с бешенство. Охотнее всего она бы его поколотила.

— Иди в свою комнату! — крикнула она. Она больше не могла выносить его присутствия. Эдгар улыбнулся и ушел.

Как они оба дрожали теперь перед ним, как они боялись — барон и она — каждого часа в его обществе, боялись немилосердно жестокого выражения его глаз! Чем хуже они себя чувствовали, тем большее наслаждение светилось в его глазах и все более вызывающей становилась его радость. Эдгар мучил их, наслаждаясь их беспомощностью, с почти звериной жестокостью, свойственной детям. Барон еще сдерживал свой гнев, надеясь, что ему удастся перехитрить мальчика, и думал только о своей цели. Но мать то и дело теряла самообладание. Для нее было облегчением прикрикнуть на него.

— Не играй вилкой! — набросилась она на него за столом. — Ты невоспитанный мальчишка, тебя нельзя сажать со взрослыми!

Эдгар только улыбался — улыбался, слегка склонив голову набок. Он знал, что этот крик был криком отчаяния, и гордился тем, что они до такой степени выдавали себя. Его взгляд был теперь совершенно спокоен, как у врача. Прежде он, наверное, говорил бы дерзости, чтобы досадить ей; но ненависть быстро учит многому. Теперь он только молчал, молчал и молчал, пока она не начинала кричать под гнетом его молчания.

Она больше не могла сдерживаться. Когда они встали из-за стола и Эдгар все с той же прилипчивостью собрался следовать за ними, она взорвалась. Она забыла всякую осторожность и швырнула ему в лицо всю правду. Выведенная из себя его неотступным присутствием, она встала на дыбы, как измученная мухами лошадь.

— Что ты все бегаешь за мной, как трехлетний ребенок? Я не желаю, чтобы ты все время болтался у меня перед глазами. Детям не полагается быть со взрослыми. Запомни это! Займись сам собой, хоть на час. Читай или делай что хочешь. Оставь меня в покое! Ты действуешь мне на нервы этим выслеживанием, этой противной угрюмостью!

Наконец-то он вырвал у нее признание! Эдгар улыбнулся, в то время как барон и она были смущены. Она отвернулась и хотела уйти, раздосадованная, что созналась сыну в своей пытке. Но Эдгар холодно ответил:

— Папа не хочет, чтобы я оставался один. Я дал папе слово, что буду все время с тобой.

Он подчеркнул слово «папа», потому что уже прежде заметил, что оно действует на них угнетающе. Значит, отец имел какое-то отношение к этой жгучей тайне; по-видимому, папа имел над ними какую-то тайную власть, раз одно упоминание о нем причиняло им страх и неловкость. И на этот раз они опять ничего не ответили. Они сложили оружие. Мать пошла вперед, барон вместе с ней. Эдгар шел за ними, но не покорно, как слуга, а сурово и неумолимо, как страж. Незаметно он звенел цепью, которой они потрясали, но которую не могли разорвать. Ненависть закалила его детскую силу; непосвященный, он был сильнее тех, кому тайна сковывала руки.

ЛЖЕЦЫ

Но время не ждет. У барона оставалось не много дней, и надо было их использовать. Бороться с упорством раздраженного мальчика — они сознавали — было бесполезно, и они прибегли к последнему, к самому постыдному средству — к бегству, чтобы хоть на час или на два ускользнуть от его тирании.

— Отнеси эти заказные письма на почту, — сказала мать Эдгару. Они стояли в зале, барон на улице говорил с извозчиком.

С недоверием Эдгар взял эти письма; незадолго до того он заметил, что слуга передал матери какое-то поручение. Не затевают ли они оба чего-нибудь против него?