Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств - [27]

Наступил решительный момент. Он, как ни в чем не бывало, без возражений последовал за матерью. Но дойдя до двери, он вдруг поднял глаза. И в эту минуту он поймал улыбающийся взгляд матери, брошенный через его голову в сторону барона, — взгляд, изобличавший тайное соглашение. Итак, барон предал его. Вот чем объясняется этот ранний уход: его надо сегодня убаюкать, внушить ему доверие, чтобы он не мешал им завтра.

— Негодяй, — пробормотал он.

— Что ты говоришь? — спросила мать.

— Ничего, — процедил он сквозь зубы. Теперь и у него есть своя тайна. Имя ей — ненависть, безграничная ненависть к ним обоим.

МОЛЧАНИЕ

Беспокойство Эдгара улеглось. Наконец он обрел определенность и ясность чувств: ненависть и открытая вражда. Теперь, когда он убедился в том, что он им мешает, быть в их обществе стало для него изысканным и жестоким наслаждением. Он упивался мыслью, что мешает им, что может, наконец, выступить против них во всеоружии своей вражды. Сначала он показал зубы барону. Когда тот утром спустился вниз и, проходя мимо, обратился к нему с любезным приветствием: «Мое почтение, Эди», — Эдгар, не глядя на него и не вставая с кресла, сухо ответил ему: «Доброе утро», — а на вопрос: «Мама уже внизу?» — не отрывая глаз от газеты, сказал: «Не знаю».

Барон был изумлен: что с ним случилось?

— Ты плохо спал, что ли, Эди? — Шутка, как всегда, должна была спасти положение. Но Эдгар презрительно бросил:

— Нет, — и опять углубился в газету.

— Глупый мальчишка, — пробормотал барон, пожал плечами и пошел дальше. Война была объявлена.

По отношению к матери Эдгар был холоден, но вежлив. Неловкая попытка послать его играть в теннис потерпела неудачу. Его горькая улыбка в углах крепко стиснутых, слегка искривленных губ показывала, что обмануть его больше не удастся.

— Лучше я пойду с вами гулять, мама, — сказал он с притворной нежностью и заглянул ей в глаза. Было заметно, что ответ ей не понравился. Она медлила и, казалось, чего-то искала.

— Подожди меня здесь, — решила она, наконец, и пошла завтракать.

Эдгар ждал. Но его недоверие было разбужено. Беспокойным инстинктом он подозревал в каждом их слове какое-то скрытое враждебное намерение. Подозрение внушало ему теперь удивительно проницательные решения. И, вместо того чтобы ждать на галерее, как ему было сказано, Эдгар предпочел установить наблюдательный пост на улице, откуда он мог следить не только за главным подъездом, но и за всеми остальными выходами. Инстинктивно он чуял обман. Но он не даст им ускользнуть. На улице он спрятался за дровами — совсем так, как читал в индейских рассказах. Он с удовлетворением улыбнулся, увидев через полчаса, что мать его действительно выходит из боковой двери с букетом роскошных роз в руках и в сопровождении предателя-барона.

Оба казались очень веселыми. Они, верно, свободно вздохнули, ускользнув от него и оставшись наедине со своей тайной. Они разговаривали, смеясь, и собирались повернуть на лесную дорогу.

Наступил решительный момент. Спокойно, как будто случай завел его сюда, Эдгар вышел из-за кучи дров. Он медленно приблизился к ним, оставляя себе достаточно времени насладиться их смущением. Они в изумлении переглянулись. Не спеша, точно его участие в прогулке разумелось само собой, он подошел к ним, не спуская с них насмешливого взора.

— А, вот и ты, Эди, мы тебя искали, — проговорила мать.

«Врет и не краснеет», — подумал мальчик. Но губы его не

разомкнулись. Тайну ненависти он крепко держал за стиснутыми зубами.

В нерешительности они стояли на дороге. Каждый следил за обоими другими.

— Ну, идем, — покорно сказала рассерженная мать, обрывая лепестки прекрасной розы. Легкое вздрагивание ноздрей выдавало ее гнев. Эдгар стоял, как будто это его не касалось, смотрел по сторонам, ждал, чтобы они двинулись, и приготовился идти за ними. Барон сделал еще одну попытку:

— Сегодня теннисный турнир. Тебе не интересно посмотреть?

Эдгар ответил презрительным взглядом — он с ним больше не разговаривал — и только сложил губы, как будто собирался свистнуть. Это был его ответ. Его ненависть показывала

зубы.

Присутствие мальчика невыносимой тяжестью давило на них. Так ходят арестанты за своим сторожем, тайком сжимая кулаки. В сущности, мальчик ничего не делал и все же с каждой минутой становился несноснее — со своими выслеживающими взглядами, влажными от сдерживаемых слез, со своей раздраженной угрюмостью, отталкивающей всякую попытку к сближению.

— Иди вперед! — вдруг вспылила мать, которую нервировало его беспрестанное подслушивание. — Не болтайся под ногами, это мне действует на нервы.

Эдгар дослушался, но через каждые несколько шагов он оборачивался, останавливался, когда они отставали, окидывая их взглядом Мефистофеля в образе пуделя и опутывая их огненной сетью ненависти, из которой — они чувствовали — им нет выхода.

Его озлобленное молчание портило им настроение, его желчный взгляд замораживал их разговор. Барон не решался более произнести ни одного смелого слова. Он со злобой чувствовал, что эта женщина ускользала от него, что с трудом разожженная в ней страсть охлаждалась в страхе перед этим надоедливым, противным мальчишкой. Они пытались возобновлять беседу, — и каждый раз она обрывалась. Наконец, все трое молча шли по дороге, прислушиваясь к шелесту деревьев и к собственным сердитым шагам. Мальчик задушил всякую возможность разговора.