Центр тяжести - [142]

– Мне нужна помощь. – Лоб его покрылся испариной, лицо покраснело, на виске вздулась вена.

Анна подошла к нему, перекинула его руку себе через плечо и попыталась поднять его, поставить на ноги. Интуитивно она уперлась одной рукой в кровать, чтобы удержать равновесие, и вдруг с ужасом увидела, что мясницкий нож как-то оказался в его руке. Она ждала удара, вспышки, потока крови, но вместо этого увидела, как нож полетел в угол комнаты и с металлическим лязгом грохнулся на пол.

– Это лишнее, – хрипло сказал он. – Мы же не хотим, чтобы кто-то порезался.

Он полностью оперся на нее, и только тут она почувствовала, какой он легкий, почти невесомый (что было странно, ведь когда она тащила его в дом из свинарника, он казался ей неподъемным; возможно, дело было в форме).

– А теперь, пока мы идем, я хочу сказать вот что: ты спасла мне жизнь, я не собираюсь тебя убивать. Сама подумай: ну убью я тебя, что дальше? Куда я пойду? Я в тылу врага. Немцы отступили. Я не хочу возвращаться к ним. Я же пытался объяснить, а ты не слушаешь. Я могу принести тебе пользу.

– Да? Какую, например?

– Могу отремонтировать крышу.

Она вела его к двери в подвал.

– А ты, я смотрю, мастер на все руки. И переводчик, и специалист по разделочным ножам, и плотник и кровельщик.

– Вообще-то нет, – сказал он. Они уже подходили к подвалу. – На самом деле я всему понемногу научился, пока служил. Так что если вдруг надо будет что починить или зашить – обращайся…

* * *

И он не врал – он действительно многое умел. «Рукастый» – как говорила бабушка. Починил крышу, привел в порядок дом, замки, окна. Короче говоря, гвоздь забить умел. И на исходе войны Анна была уже беременна – моей мамой.

Она заметила мой недоуменный взгляд, пожала плечами:

– Да, я тоже хотела бы узнать, как же так получилось. Но они не вдавались в подробности. Он просто стал там жить.

Война всех уравняла, всех сделала сиротами, миллионы пропавших без вести, никаких документов и архивов – бюрократический хаос. Андреас легко затерялся в безликой толпе сирот – это было несложно, в послевоенном тумане все были на одно лицо: худые, грязные, голодные. Поди разбери – кто есть кто. Миллионы людей без крова, без документов. Он притворился одним из этих миллионов – солдатом, вернувшимся с фронта после ранения. И даже больше: Анна достала для него новые, русские документы. Так он обрел новую жизнь – стал Андреем. Он получил не просто свидетельство о рождении и паспорт – он получил новую личность.

– А как же язык? Он ведь говорил с акцентом.

– Поначалу он старался вообще ни с кем не общаться. Боялся людей, прятался от них. Ему казалось, что они сразу узнают в нем немца и убьют. Прошло много времени прежде чем он научился жить с этой фобией. И потом, бабушка каждый день занималась с ним, учила его «быть своим» ПЕТРО ТЫ В КРАСНОМ ЛИСТЕ ВАЛИТЕ ИЗ ДОМА ЗА ВАМИ ВЫЕХАЛИ ВАЛИТЕ СЕЙЧАС НЕМЕДЛЕННО У ВАС ПЯТЬ МИНУТ МОЖЕТ БЫТЬ БОЛЬШЕ УХОДИТЕ ПОЖАЛУЙСТА УХОДИТЕ

УХОДИТЕ

УХОДИТЕ

УХОДИТЕ

УХОДИТЕ

УХОДИТЕ

УХОДИТЕ

УХОДИТЕ

Что за?!

Я переписывал мамины черновики, и вдруг курсор сам задвигался по экрану. Компьютер разговаривал со мной.

Я потянулся к телефону.

Связи нет.

Ольга

Я была на кухне, нарезала лук, когда вошел Петя. Я обернулась и увидела его лицо – знаете, взгляд человека, которого только что вывели из наркоза после тяжелой операции.

Я схватила сумку с документами, он зашел в детскую и вынес спящего Леву на руках.

– Быстрей. – Шепотом.

Мы в полутьме бежали по ступенькам. Вниз. Помню, как вышли на улицу, но не с парадного, а через вторую дверь – во внутренний дворик, к детской площадке. Мы шли по асфальту, и только тут я поняла, что забыла обуться – я шла босиком.

Я обернулась – в окне нашей квартиры уже мелькали силуэты людей. Много. Человек пять минимум. Если, конечно, их можно назвать людьми.

Петро

– Боже мой! Я думал, они схватили вас! – Грек кинулся к нам, он чуть не плакал, руки тряслись. – Простите, – бормотал он, – простите меня, я пытался, пытался успеть первым, опередить их, но, – он запнулся, посмотрел мне в глаза, – когда я подъехал к вашему дому, там уже стояли их машины. К-как вам удалось уйти?

– Нас предупредили.

До утра мы сидели в подвале, в отделе реставрации, под галереей, окруженные картинами старых мастеров. Пахло высохшей краской и пылью, Оля чихала, шмыгала носом, ее знобило, я приложил ладонь к ее лбу – горячий. Этого еще не хватало.

Потом появился Карский, все еще с повязкой на глазу, но в этот раз предельно серьезный, даже испуганный. И с ним – Марина.

– Вам тоже нужно ехать, – сказал Грек. Я попытался возразить, но он перебил меня: – Ты не понял, Петро. Я тоже еду.

– А как же «Осмос»?

– «Осмоса» больше нет, Петро. С завтрашнего утра все неугодные СМИ будут упразднены. Приказ Боткина.

Нас посадили в грузовик вместе с контейнерами с работами Караваджо и закрыли кузов.

Грузовик несколько раз тормозили на блокпостах, мы слушали шаги, бормотание, кто-то стучал по кузову – дубинкой или чем-то металлическим, – потом машина трогалась, и мы с облегчением выдыхали. Так мы добрались до вокзала, где три часа ждали «погрузки» в вагон.

Все это было унизительно – ехать в вагоне, тайком пересекать границу, спасаться бегством. Казалось бы: мы избежали тюрьмы, но я не чувствовал облегчения – я слушал стук колес и чувствовал тоску. И стыд. Ужасный стыд, как будто совершаю подлость, как будто смалодушничал, но не могу понять, где именно – что я такого натворил? Я все не мог поверить, что вот так, в чем был и с рюкзаком на плече, в последний раз вышел из дома. Я четко осознавал, что больше не вернусь в нашу квартиру – у меня не было иллюзий – и уже начинал скучать по своим книгам, по настольной лампе и по старой точилке для карандашей, которую Оля подарила мне когда-то, еще в институте, на День святого Валентина.