Цена утопии. История российской модернизации - [31]

Нет. Она его ищет, но еще не нашла. ‹…›

Представьте себе маятник: его качание было от Новагорода к Киеву, а потом от Киева к Петербургу.

Из Петербурга размах не может остановиться нигде, кроме Константинополя…

Но Константинополь ведь тоже будет на краю, как и Петербург?

А славяне-то, которые простираются до Адриатического моря, до пределов Рима и Неаполя к Западу, а к северу до среднего Дуная и Эльбы? Соответственна ли эта почтенная окружность для нового нашего центра Константинополя?

Однако сражения при Альме, Инкермане, Балаклаве, Черной речке и Евпатории показали, что закидать шапками наспех собранные войска «гнилого Запада» не так просто, как это представлялось. Череда поражений после десятилетий самовлюбленной трескотни о нашем могуществе стала шоком – не меньшим, чем в свое время Аустерлиц и Фридланд.

Но в 1854–1855 годах речь шла не о военном гении Наполеона, а о технической отсталости России от передовой Европы, которую не могла компенсировать храбрость солдат и офицеров.

В Крыму индустриальное общество одержало победу над «феодальным». Наши парусники не могли сражаться с англо-французскими пароходами, и П. С. Нахимов затопил Черноморский флот. В некоторых боях русскую пехоту с ее гладкоствольными ружьями буквально расстреливали из нарезных штуцеров; англичане проложили от Балаклавы до Севастополя железную дорогу и т. д. и т. п.

Поражения в Крыму и героическая, но безуспешная оборона Севастополя показали принципиальную несостоятельность николаевского режима, который, подавляя живые силы страны, подрезал собственные корни. Прозрела даже часть записных оптимистов.

В феврале 1855 года Николай I скончался, и на престол взошел Александр II.

Настроения тех месяцев Чичерин описывает так:

Жившие в то время помнят то сладкое чувство облегчения, которое охватило русское общество, когда последствие 30-летнего гнета, вдруг, с высоты престола, послышались кроткие и милостивые слова: «Простить, отпустить, разрешить!» ‹…› Полные надежды, все взоры устремились к новому монарху. Никто в то время не мечтал о конституции, но все ожидали реформ.

Началась постепенная либерализация режима, которая, впрочем, шла очень непросто. Обновлялся высший эшелон власти, из которого удалялись наиболее одиозные фигуры прошлого царствования. Немного расширилось пространство свободы мысли и слова, смягчилась цензура, хотя обсуждать политические вопросы, в частности эмансипацию, разрешили не сразу.

Особый резонанс вызвало прощение декабристов[4] и петрашевцев, амнистия участников Польского восстания 1830–1831 годов, ликвидация ненавистных народу военных поселений.

Неверно думать, что русское общество дружно бросилось освобождать крестьян. Да, Крымская война показала «гнилость и бессилие царизма». Однако не всем было очевидно, что в основе поражения лежало крепостничество, пропитавшее ткань и все поры государственного организма. Для большинства помещиков это не было достаточной причиной, чтобы лишаться привычного образа жизни.

Тем не менее проблема освобождения крестьян властно выдвинулась на первый план. Это была задача колоссальной важности и сложности, перед которой самодержавие долго пасовало.

Мыслящая часть элиты понимала, что вернуть России положение, легкомысленно потерянное в Крыму, могут только коренные реформы внутреннего строя – то, что мы называем модернизацией.

Крепостное право было основой жизни страны, основой самодержавия, экономики, армии, финансов. Оно консервировало средневековое хозяйство и не позволяло начать экономическую модернизацию, тормозило социальную мобильность и внутреннюю миграцию, а значит, урбанизацию и т. д. Кроме того, оно было фактором социальной напряженности, хотя значение этого фактора не стоит слишком преувеличивать[5].

Вместе с тем – вопреки мнению советской историографии – крепостничество отнюдь не находилось в состоянии кризиса, и реформа вовсе не была «вырвана у самодержавия» народными волнениями. Строго говоря, не будь Крымской войны, крепостное право могло стоять еще не одно десятилетие.

Главным фактором его отмены стало изменение отношения верховной власти к самой возможности эмансипации. Время для освобождения пришло в середине XIX века, и во многом потому, что общество стало гуманнее, в жизнь вошли новые поколения с иными, чем у отцов, ценностями. Для части дворян крепостничество было не только социальным анахронизмом, но и моральным скандалом, отравлявшим жизнь страны сверху донизу. Однако эти дворяне были в меньшинстве.

Во имя общегосударственных интересов Александр II в непростых для России условиях решился на изменение всего жизненного уклада империи.

Именно его личная добрая воля стала главным двигателем Великой реформы. Его поддерживал младший брат великий князь Константин Николаевич, председатель Государственного совета, и тетка, влиятельная великая княгиня Елена Павловна. К этому времени в истеблишменте появились люди, готовые разработать и осуществить реформу.

Что такое аграрная революция?

Могла ли Россия, собираясь освободить крестьян, воспользоваться опытом Запада, где в это время уже не осталось зависимых земледельцев?