Цена утопии. История российской модернизации - [122]

Это незнание упрощает историю России. Не понимая сути и истинного масштаба событий предвоенного двадцатилетия, эти люди как бы пролистывают его в череде других «неудачных» (неправильных?) периодов нашего прошлого. Следствием этого становится якобы неизбежность (а для многих авторов и оправданность) большевистского «эксперимента» – ведь все остальное, дескать, было испробовано.

Между тем безусловный факт успеха модернизации Витте – Столыпина ломает эту схему и демонстрирует, что Россия была способна успешно идти к построению правового государства и полноценного гражданского общества. Этот путь был бы долгим и сложным, однако не невозможным. И определенно не более трудным, чем «построение социализма в одной отдельно взятой стране».

В то же время моя книга о том, как важно, как жизненно необходимо, чтобы элиты – правительство и общество – имели адекватное представление о себе и окружающем мире, в чем национальная спесь – плохой помощник.

Глядя постфактум на пореформенную историю и ее трагический финал, поневоле приходишь в ужас, природа которого вполне понятна. Это не тот вариант, когда режим рушится из-за проводимой его лидером агрессивной внешней политики, которая не соответствует возможностям страны, – случай Карла XII, Наполеона, Гитлера.

Это тот случай, когда элиты осознанно выбрали в качестве модели социально-экономического развития страны пореформенную версию аграрного коммунизма, в беззаконии которого так или иначе были воспитаны три поколения российских крестьян, встретивших новый, 1917 год. Катастрофические последствия такого выбора известны. Особенно обидно, что подобный исход многие предсказывали еще до 1861 года, однако их голос не был услышан.

И ведь нельзя сказать, что правительство не сознавало, что такое разумная аграрная политика. Взять, к примеру, успешную агротехнологическую революцию в Польше и – на контрасте – почти полувековые мучения русской деревни, которую та же власть обрекла на тяжкую несвободную жизнь.

Немного найдется примеров столь глобального непонимания элитами гибельности избранного пути развития, какой дает Россия.

И тут, казалось бы, самое время заклеймить их и закончить книгу.

Однако полноценно сделать это не получится.

Потому что не меньший ужас в том, что такое непонимание было естественно и даже предсказуемо.

Это нормальная реакция отсталой традиционной страны на модернизацию, грозящую нарушением привычной жизни. Привычка, инерция – великая движущая сила Истории. Известны случаи, когда люди накануне освобождения из мест лишения свободы совершают преступления, чтобы не менять привычной среды обитания.

От страны победившего патернализма иного ждать было невозможно. Ведь что такое патернализм? Это система взаимоотношений, исходящая из тезиса о неспособности подданных, «подвластных» и т. д. к рациональному мышлению и самостоятельному принятию рациональных и эффективных решений. Поэтому ключевые (и даже малосущественные) вопросы бытия за них должен решать кто-то другой, кто в данной системе координат считается более компетентным, то есть вышестоящие представители социальных страт – вне зависимости от их IQ.

Патернализм подразумевает пассивность народа, ибо крестьяне – «аппарат для вырабатывания податей», «и сей есть их жребий» (Екатерина II). Для огромной части элит иное положение было немыслимым, народ был обречен на общину со всеми вытекающими последствиями.

Когда задумываешься о восприятии носителями этих идей реальных потребностей и нужд России, то из цензурных вариантов ответа на ум приходит история о том, как папа Пий IV велел прикрыть наготу фигур «Страшного суда» Микеланджело, что и сделал Даниэле да Вольтерра, прозванный за это современниками «штанописцем» (Braghettone).

Отечественные «штанописцы» исходили и исходят из официально-парадной, «правильной» трактовки нашей «самобытности», которая маскирует тот банальный факт, что столь возносимые ими «скрепы» во все времена почему-то означают ущемление прав населения страны. Столыпина же они перекрашивают так, что от его понимания «Великой России» остается только «Мы им всем покажем!», произносимое с ноздревской интонацией.

Между тем Петр Аркадьевич (как С. Ю. Витте и Б. Н. Чичерин) Великую Россию видел правовым государством, страной, где люди обладают реальными правами, где они имеют полную возможность для самореализации, где правительство – не противник, а союзник своих граждан. Страной, достойной своей великой истории, а значит, умеющей за себя постоять.

Не уверен, что мне хотя бы наполовину удалось передать в книге ту злость и то чувство обиды «за державу», которые тысячи раз охватывали меня при чтении самодовольных разухабистых текстов народников-«самобытников» всех времен и мастей – и просто неучей, и недоучек с профессорскими регалиями, и государственных мужей с пышными эполетами и золотыми звездами.

Именно под аккомпанемент «парадной самобытности» мы ввязались в Русско-японскую войну и получили революцию 1905 года.

Именно ею были сформированы «бесправная личность и самоуправная толпа» – движущая сила Русской революции.

Именно она стала одной из идейных опор советской власти; опора, как и в 1900-е, сгнила, сыграв выдающуюся роль в крушении страны, в которой родилось и выросло мое поколение.