Цена - [3]

Тарловский глубоко затянулся дымом и выдул его через нос с такой силой, словно желая изгнать неудачу.

- Герр капитан, сегодня…

- Прошу прощения, господин граф, могу ли я закурить?

- Ну да, конечно, конечно!

Мюллер вынул из кармана золотой портсигар и зажигалку, а Тарловский, видя, что пепельница переполнена, схватил маленький колокольчик, прячущийся в раме инвалидной коляске, и позвонил. Прибежал Лукаш, забрал пепельницу и быстро принес чистую. Гость затянулся пару раз и сделал ожидающую мину.

- Можно ли предложить вам чего-нибудь выпить? – спросил граф.

- Например?

- Ну… рюмочку хорошего коньяка… Или вермута… сухого вина…

- Можете. Только не коньяк и не вино, хотя и то, и другое я люблю. Но здесь я бы предпочел выпить кое-что другое.

- Слушаю?...

- Эту вашу знаменитую родовую наливку, о которой фон Штенберг рассказывал истинные чудеса. Он обожал пиры в вашем доме. Кстати – из чего вы ее делаете?

- Из вишни, малины и крыжовника, герр капитан.

Колокольчик вновь зазвенел, и снова появился камердинер.

- Лукаш, подай две рюмки и наливку.

Напиток немцу понравился. После второй рюмки его настроение поправилось.

- Ну хорошо, господин граф. Не будем больше терять времени. Слушаю.

- Сегодня… сегодня в городе арестовали моего сына…

- Все сходится.

- Он невиновен. Он ничего не делал против немцев, абсолютно ничего, не принадлежал к какой-либо организации…

- Я вам верю.

- Даже в тридцать девятом он не пошел в армию, потому что тогда ему не было восемнадцати лет. То есть, он ни мгновения не сражался с вами. Сейчас ему двадцать два года, и политика его совершенно не интересует. Единственное, что его занимает – это орнитология. Я имею в виду птичек…

- Господин граф, я знаю, что такое орнитология.

- Но знаете ли вы, что мой сын невиновен?

- Это весьма возможно.

- Тогда, почему…

- Можно еще?... – спросил Мюллер, указывая на графинчик с наливкой.

- Да, пожалуйста. Я рад, что вам нравится.

Они выпили еще по рюмке.

- Ничто мне так давно не нравилось, как эта ваша наливка, господин Тарловский! – причмокнул гестаповец. – Шнапс, который продается в рудницких забегаловках, это либо кислота, либо вонючие помои.

Тарловский вытер губы краем ладони и вернулся к теме:

- Герр Мюллер, за что арестовали моего сына?

- Потому что, если бы я арестовал вас, это было бы проявлением плохого вкуса – вы же калека. Поэтому, вместо вас я арестовал вашего сына.

- Но за что?!...

Мюллер прикурил очередную сигарету, а портсигар, вместо кармана мундира, положил на столешнице, между своей зажигалкой и пепельницей.

- Господин граф, вчера в нашем районе произошел большой "бабах". Лесные бандиты взорвали железнодорожные пути. Погибло четыре немца, которые отправлялись на восточный фронт. Несколько десятков ранено, пятеро из них – тяжело. Вы же слышали об этом?

- Да, только ни я, ни мой сын ничего общего с этим не…

- Это не имеет значения, господин Тарловский. Совершенно не имеет!...

- Вы считаете, будто бы невиновность не имеет значения?!

- Ну да, поскольку значение имеет только справедливость.

- Согласен, ведь мы говорим об одном и том же.

- Боюсь, что мы говорим о чем-то совершенно ином, господин граф. Я говорю о справедливости, которую Рейх вынужден применять на территории Генерал-Губернаторства для наказания бандитских действий, направленных против германских чиновников и германской армии. И здесь именно такой случай. Власти района решили, что если виновные, то есть, люди, совершившие вчерашний взрыв на железной дороге, не сдадутся – тогда за голову каждого погибшего немца будут взяты жизни десяти местных жителей. В каждом из четырех городов, располагающихся неподалеку от места нападения, было арестовано по десять заложников, всего – сорок человек. Являясь начальником гестапо в Руднике, я всего лишь выполнил приказ своего начальства и арестовал десяток человек из этого города.

- Но почему именно Марка?

- Потому что он – фигура, барин, ваш сын. Я уже говорил, что предпочел бы арестовать вас или более значительную фигуру, вот только заключенный на инвалидной коляске привел бы в тюрьме к трагикомической ситуации, а подобная дешевка мне уже не по вкусу. Помимо вашего сына, я арестовал директора больницы, директора банка, директора лесопилки, судью, лесничего и парочку других – сплошная гордость Рудника. Чтобы больнее!

Тарловский прикрыл глаза, пытаясь упорядочить мысли, кружащие словно перепуганные птицы, но смог выдавить из себя лишь отчаянный вопрос:

- И что теперь?

- Об этом я вам тоже уже говорил, господин граф. Если виновные в убийстве немцев не сдадутся германским властям до полуночи, то завтра утром мы заложников расстреляем. Если же они сдадутся – мы заложников выпустим, и ваш сын вернется домой. Все просто.

Тарловский невольно поднял голос, но ему хватило воли, чтобы не закричать:

- Но вы же знаете, что…

- Ну да, мы оба знаем, что это не в привычках бандитов из АК и НВС[3] добровольно признаваться в собственных грехах, они никогда этого не делают. Но ведь всегда что-то делается в первый раз…

- Но вы же прекрасно знаете, что…

- Именно потому завтра, в десять, мы заложников расстреляем. Или повесим. Для них это будет без разницы, господин граф. Я еще не решил…