Цемах Атлас (ешива). Том первый - [39]

— А твоих шуринов это не волнует? Ведь в городе будут знать, что их беременная служанка находится у меня. Семья твоей жены знает, что ты пошел ко мне? — принялась допрашивать Цертеле племянника, выслушав его.

По тому, как осторожно разговаривала с ним тетя, Цемах понял, что она уже слыхала об этой истории — наверное, от своих детей. От обиды он прикусил волосы на руке и признался, что Ступели еще не знают о его плане. Реб Зимл, по своему обыкновению, стоял, задрав голову к потолку, словно мечтал о том, чтобы уплыть в небеса.

— А что скажет дядя? — посмотрел на него снизу вверх племянник. — Можно ли бросить на погибель сироту с ребенком, потому что у виновных в ее несчастье разбойничьи сердца и они знать о ней не желают?

— Самым разумным было бы, чтобы ты пустился по миру. Мне тоже очень хочется пуститься по миру, уйти в изгнание, — ответил реб Зимл, как будто вовсе не слышал, о чем его спросил племянник.

Цемах помнил, что дядя, которого все считают бездельником, первым понял, что семья Ступелей не подходит для богобоязненного сына Торы, и советовал ему жениться на бедной невесте из Амдура.

— Когда-то, дядя, вы посоветовали мне жениться и стать отшельником. Сидеть в синагоге, говорили вы, это и есть самый большой соблазн этого света. Теперь вы говорите о том, чтобы уйти в изгнание. Быть скитальцем — тоже соблазн этого света?

Длинный реб Зимл несколько раз пожал своими худыми плечами и сел на стул так мягко, словно в его теле совсем не было костей. Его борода выглядела сотканной из серой паутины. Говорил он потусторонним голосом полупомешанного каббалиста, живущего в темном холодном вестибюле синагоги.

— Быть отшельником — конечно, соблазн этого света. Однако от постоянного, неотрывного изучения можно легко впасть в грех гордыни. Задают трудные вопросы и дают замысловатые ответы. Восхищаются тем, что своим трудным вопросом приблизились к одному древнему мудрецу, а своим ответом — к другому древнему мудрецу. Принимаются даже писать собственную Тору на пустых полях Гемары или же пишут собственные сочинения, пока не задерут окончательно нос. Ученый еврей не хочет задаваться, вот он и начинает задумываться, что были и большие, чем он, мудрецы и что и они тоже умерли. Но поскольку ученый еврей старается помнить, что были и большие, чем он, он тем более не забудет, что есть и меньшие. Потом он думает, больший он праведник или же меньший праведник, хороший или плохой, мудрец или глупец, человек чувствительный или же разумный. И чем больше он думает о себе, тем больше запутывается и не может выпутаться. Так для этого есть лекарство — отправиться в изгнание. Когда человек скитается и видит, что никто его не знает, никто не думает о нем, он и сам перестает думать и помнить о себе. Вот почему так много великих людей отправились в изгнание. Когда еврей протягивает руку за подаянием, потому что беден, ему плохо, очень плохо. Но когда еврей протягивает руку за подаянием, потому что по собственной воле хочет быть бедняком, ему хорошо, очень хорошо, — то ли сказал, то ли пропел реб Зимл на сладкий и печальный мотив вечера субботы и замолчал. При этом его лицо оставалось таким, словно он еще не понял, что уже закончил говорить.

Из висячей лампы с круглой крышечкой лился на натруженные, жилистые руки маленькой широкой Цертеле дрожащий свет. Опершись обоими локтями о стол, она стояла и прислушивалась к тому, что говорил ее Зимл. Она всегда смеялась над своим мужем — и тогда, когда он хотел стать отшельником, и тогда, когда взял себе в голову пойти по миру, уйти в изгнание. Но в одном она соглашалась со своим бездельником: в том, что их племянник не должен ссориться со своими шуринами и двоюродными братьями. Цемах посмотрел на старую мебель и домашнюю утварь, прислушался к сонному тиканью настенных часов — все здесь по-прежнему было так же, как в то время, когда он приехал из Амдура и лежал больной в холодном зале с посеревшим зеркалом.

— Вы, дядя, говорили о высоких материях. Фактически же вы, наверное, имели в виду, чтобы я не вел войны против родственников моей жены. Однако что бы вы ни имели в виду — в моей ешиве учили прямо противоположному: человек должен всю жизнь вдумываться и в свой собственный характер, и в характер ближнего. Человек должен всю жизнь требовать с себя и с других и никогда не забывать, в чем состоит долг человека в мире[69]. — И Цемах повернулся к Цертеле. — Ну, так что? Вы примете к себе эту сироту?

— Сначала ты должен похлопотать у своих шуринов, а после этого я подумаю. Могут еще сказать, чего доброго, что эта девушка беременна от кого-то из моих сыновей, — ответила тетя с дружелюбным смешком, скрывающим обиду. Дядя тоже молчал огорченно. Они обиделись на то, что племянник совсем не думает об их детях, работающих у Ступелей.

Цемах убедился, что Володя говорил правду. Евреи не хотят пускать к себе девушку, забеременевшую без бракосочетания. Однако Цемах уже искал путь, чтобы расширить разрыв между собой и окружающими, чтобы он мог вырваться. И он ушел от дяди и тети такой поступью, словно направлялся поджечь весь город. И как только он вышел из дома своих родственников, туда сразу шумно ворвались трое сыновей Цертеле.