Цемах Атлас (ешива). Том первый - [137]

С каждым днем Хайкл все больше ненавидел Крейндл. Она что, с ума сошла? Ему шестнадцать лет, и он станет женихом? Единственный выход — переехать отсюда! Однако если он переедет, девица откажет от квартиры его отцу. Ведь тут отец платит только за еду. Но если им придется снимать квартиру в каком-то другом месте, то, во-первых, не у кого, у каждого хозяина есть свой постоянный дачник. А во-вторых, у отца нет таких денег. Так что же делать? Хайкл мучился, но не находил выхода. После долгого разговора с дачником со смолокурни на него напал стыд: как он мог смотреть Махазе-Аврому прямо в глаза и вести с ним спор о высоких материях, когда он делает по ночам такие неподобающие вещи?! Стыд за то, что он обманывал гения и праведника, превратился в страх: а может быть, Махазе-Авром обо всем знает? В этом еврее есть дух святости… От страха перед таким позором, что реб Аврому-Шае-коссовчанину, возможно, известно о его гнусном, грешном секрете, Хайкл был готов покинуть своего больного отца и сбежать хоть на край света.

Глава 14

Женщины местечка первыми догадались, что Крейндл крутит любовь с ешиботником, который живет у нее в доме. А что, разве дочь Бенци-выкреста будет держать у себя ешиботника и его больного отца просто так? Фрейда Воробей ходила по лавкам и за наличные делала покупки для своего квартиранта. Ее лицо сияло от счастья, что она может готовить, хозяйничать, и она беспрестанно предупреждала лавочниц:

— Сахарный песок обязательно должен быть мелким и мягким, это для дачника. Сыр должен быть хорошо просушенным, жестким и соленым, как любит дачник.

— Что вы так надрываетесь из-за вашего дачника, разве вам от него есть какая-то выгода? — спрашивали лавочницы.

— Какая мне может быть от него выгода? Я делаю это ради доброго дела, — придурковато моргала глазами Фрейда от страха перед дочерью, называвшей ее треплом.

Продавщицы потом пересмеивались между собой:

— Видали, как эта «американка» испугалась? Ясно, как Божий день, что она позарилась на ешиботника! Точно так же, как она ничего не понимает в длинной узкой расчетной книге, когда лавочник показывает пальцем, сколько она набрала в долг, и устраивает ей фальшивый счет; точно так же, как она не может подсчитать, сколько же злотых стоят ее десять долларов, — точно так же она, Воробеиха, не понимает, что квартирант — это еще не зять.

Хозяйки смеялись добродушно, швеи и служанки говорили со злобой:

— Ведь Крейндл не нравятся извозчики! Она же ждет своего кузена из Америки! Однако если кузен не приезжает, то и ешиботник сгодится, лишь бы не извозчик.

Девушки начали вечерами чаще прогуливаться вокруг дома Фрейды Воробей и заметили, что в десять часов вечера там становится темно. Однако одна длинноногая шалунья в шуршащем платьице заскочила к ним в дом:

— Фрейда, дай вам Бог здоровья, моей мамы у вас нет? А я-то думала, что мама тут сидит и болтает.

Всегда добродушная Фрейда на этот раз вскочила разозленная и замахала руками, как будто тушила загоревшийся горшок с салом:

— Ш-ш-ша! Не буди дачника!

Шалунья выскочила назад, на улицу, и рассказала подругам, что фитилек керосиновой лампы там наполовину подкручен. Дачник с белой бородой лежит и спит. Ешиботника не видно. Наверное, он в комнате у Крейндл. А Фрейда-Воробеиха сидит на кухне и сторожит, видно, от дурного глаза.

В темно-синей ночи, полной пьяных голосов из близлежащего села и далеких потаенных звуков, полной белого цветения деревьев и острых запахов с окружающих полей, парни и девушки зашли в огороженный дворик. Они послали впереди себя разведчика к окошку Крейндл. Тот вернулся с радостной вестью: парочка сидит в алькове и милуется! Компания начала подкрадываться к окну со всех сторон, каждый хотел взглянуть. Холодная синагога на холме тоже заглядывала через все стены во дворик. Хайкл ощущал исходивший от нее запах запыленного дерева. Он сердцем слышал, как стонет старая синагога, как она предостерегает его: берегись, паренек! Но юная колдунья снова затащила его в свой альков и зажгла своими поцелуями. Вдруг он услыхал тихие крадущиеся шаги и шепот.

— Идут! За нами подсматривают! — прошептал он в ужасе.

— Тебе это только кажется, чего ты боишься? Это же надо, чтобы мужчина был таким трусом! — Крейндл на минуту перестала целоваться и заговорила громко, чтобы он понял, что дрожит понапрасну.

Через день уже и обыватели в синагоге качали головами: если ешиботник готов жениться на дочке Бенци-выкреста, то об этом пусть его отец беспокоится. Но сидеть с ней ночи напролет в темной комнате? Фу! С ума сойти! Очень возмущена была кухарка Лейча. С тех пор как Гедалия Зондак завел себе обыкновение орать на все Валкеники, что его зять никуда не годный лентяй, потому что ни учиться не хочет, ни торговать, Лейча стала говорить, что она Бога благодарит за то, что дочка Зондака увела у ее дочери это сокровище, этого Йосефа-варшавянина. Теперь молодая кухарка сыпала насмешками и кипела безумной злобой:

— Этот виленчанин точно такой же жулик, как ее бывший жених, варшавянин. Сразу же после того, как он приехал сюда, еще в начале зимы, я заметила, что этот Хайкл любит девушек. И что он в ней нашел? Эта Крейндл ведь просто какой-то солитер, тощая, облезлая.