Целая вечность и на минуту больше-2 - [8]

— Конечно, пригласили. Приглашение послали на имя посла, но пришлют первого секретаря, — Мехти заерзал на стуле. — Как всегда, впрочем.

Я сжалился над ним и перевел взгляд на Тарану, которая бросала на меня гневные взгляды:

— Тарана, а как с праздничным столом, хозяюшка ты наша? — иронию она терпеть не может.

— Тоже все хорошо, — молодец, отбила подачу: как она подчеркнула, что Мехти справился со своей задачей. Не устаю поражаться ей.

— А конкретнее? Что будут подавать?

— Только традиционные сладости: пахлава и так далее.

Еще один прокол, когда в день независимости нашей Республики стали подавать блины с икрой и мне потом пришлось доказывать, что мы не субъект Российской Федерации.

— Искандер, что с моей речью? — я обратился к своему советнику, который спал и видел, как я оплошаю, а он усядется в мое кресло. Так всю жизнь он и проспит, мечтая о моем кресле. В принципе, его могли бы давно назначить послом в любую страну, но он, вцепившись в Швейцарию, все выжидал. В принципе, он пережил уже трех послов, я уверен, что буду четвертым.

— Почти готова, только цифры и даты надо вставить, — он улыбнулся мне своей самой по–голливудски искренней улыбкой. — Но вы же помните все цифры наизусть.

— Все правильно, я все помню наизусть, — я произнес фразу как можно тверже. — Хорошо.

Я обратил взгляд на Турала, нашего атташе по культурным связям, который когда–то работал в музыкальной школе учителем по классу аккордеона, но потом его дядю назначали министром образования, вот с тех пор он кочует по Европе в качестве атташе. Я еще в феврале, сразу после того, как приехал в Женеву проколол на его гармошке меха, и мы месяц отдыхали без его заунывных напевов по вечерам. Он долго не мог понять у кого поднялась рука на этот священный музыкальный инструмент, уговаривал всех отъезжающих на родину привезти ему запасной аккордеон из дома, потом понял, что ни один чокнутый не будет париться с гармошкой и плюнул на дороговизну Женевы, купив себе еще одну. С тех пор я со многим смирился, в том числе с его репертуаром. Разыгрывался он канканом, далее в обязательном порядке следовал марш Мендельсона, а дальше по настроению. Турал выпрямился и, кашлянув, заговорил:

— С культурной программой полный порядок, Арслан, даже вам понравится. Сначала выступят детки с песнями, потом наша прима в сопровождении аккордеона споет. Она специально к нам прилетела по этому поводу, а последний пункт в программе…

Договорить ему я не дал:

— Турал, я так понимаю, что сегодня менять что–либо поздно, поэтому оставим последний пункт программы для меня сюрпризом, — я так понял, что будет как всегда и мне захотелось удавиться собственным грошовым галстуком.

— В любом случае все будет суперблестяще.

Я поморщился, услышав про «суперблестяще», но почел за благо промолчать. Тут ввалился наш консул с криво повязанным розовым галстуком в коричневый горошек, и я весь свой гнев обратил на него:

— Исмаил, у тебя же приемный день. Что ты здесь делаешь? — я стал считать горошинки на его галстуке.

— А на сегодня у меня больше никто не записан. А собрание общее, вот я и решил, что и сюда могу успеть, — он весь горел энтузиазмом.

Причем горел он вот так уже второй год. В этом была его самая большая проблема. Учитывая, что он совмещал и консульскую должность, и ранг второго секретаря, вся его продуктивность заключалась в том, что он бегал между кабинетами. Все пытался русскую пословицу «наш пострел везде поспел» в жизнь имплементировать. Я покачал головой — молодой да ранний, все думает, что если помрет на работе, ему за это медаль дадут, точно так же как и я когда–то. С возрастом приходит понимание, что надо умирать молодым, но как можно позже.

— А вдруг кто–то еще придет? Вне записи? — это я его так пытался устрашить.

— А вдруг я здесь что–то важное пропущу? Если кто–то подойдет, мне Аскер на мобильный вызов бросит, — довольный, он уселся на стул около двери и вытащил блокнот для того, чтобы конспектировать меня.

Вот теперь все мои были в сборе. Разве что и, правда, Аскера, охранника, не хватало.

Через час, когда закончилось совещание, я понимал, что праздник Весны больше будет напоминать рождение осени, а то и глубокой зимы. Это надо будет просто пережить. И я это сделаю, я это переживу. Хочу я этого или не хочу, 25 марта наступит и закончится. Так я себя и буду утешать.

Долго мне себя утешать не пришлось: каких–то две недели. Наступило 25 марта. Я сидел в первом ряду, и все мои дамы были рядом. То, что происходило на сцене, казалось мне ночным кошмаром, которые так часто мучили меня в детстве. Этот десерт был щедро полит сиропом нашептываний моей тещи. То, как она комментировала происходящее на сцене, было справедливо: только ее язык мог подобрать достаточно мерзкие эпитеты. От этого мне хотелось убить и убиться. Боже, как же я ее ненавижу. Какое счастье, что на протяжении всего этого кошмара Мия, сидя рядом, просто держала мою руку в своей руке. Господи, каким бы подлецом я ни был — у меня есть она, и это уже большое счастье.

К концу первого часа в зале из пятисот человек остались мои работники с семьями и друзьями. Мия, заметив, что я пытаюсь подсчитать, сколько же человек в зале, прошептала мне на ухо: