«Царское дело» Н.А. Соколова и «Le prince de l'ombre». Книга 1 - [191]
Великий Князь Николай Николаевич. 1928 г.
Год спустя, в сентябре 1925 г. в интервью бельгийскому журналисту он подробно разъяснил свою позицию:
«Не проходит дня, чтобы я не слышал призыва о помощи. Меньшинство угнетателей ненавидимо населением. Они держатся только жестокостью и полицейским режимом, жестокость которого излишне клеймить. Когда кончится это рабство? Я не пророк, но моя вера непоколебима. В течение первых дней, последовавших за его торжеством, большевизм пользовался известный популярностью среди масс, население ему верило, но это время уже прошло. Несомненно, иностранное вмешательство быстро низложило бы теперешнее правительство, но ему не удалось бы завоевать доверия населения, – вот почему русские не могут просить или надеяться на иностранное вмешательство. Главные русские вопросы, я вас прошу особенно обратить внимание на мои слова, могут обсуждаться и разрешаться только на Русской Земле и в соответствии с желаниями русского народа. Сам русский народ должен разрешить свою судьбу и выбрать режим. Будущая организация России должна быть основана на законности, порядке и личной свободе».
Вдовствующая Государыня Мария Феодоровна
Всё это выглядело красиво, благородно, логично с точки зрения «общечеловеческих ценностей». Но где же тут сознание Династического долга? Где понимание того (через восемь же лет после катастрофы!), что освободиться народ – запуганный, развращенный и обезкровленный безжалостным тотальным террором, – от такой силы самостоятельно, без посторонней помощи, не в состоянии?
«Если в России коммунизм вырождается, – заключил свое интервью Николай Николаевич, – он, несомненно, развивается между другими нациями благодаря пропаганде, очагом которой является III Интернационал. Возрождение России положит конец этой преступной пропаганде, угрожающей цивилизации».
Этого тоже, увы, не произошло: Великий Князь не учел высокой степени приспособляемости того, что стояло за тем, что имело лишь по внешности вид социального эксперимента.
Ничего, что могло бы прояснить реальную обстановку в современной ему России, на основе которой можно было бы дать хоть какой-то более или менее пригодный прогноз, пусть и на ближайшее будущее, во всех этих красивых словесах «Лукавого» (как прозвали Николая Николаевича еще в России) вы не найдете.
Все эти благородные декорации призваны были скрыть самоустранение и безответственность «грозного дядюшки».
Эту крайне выгодную большевикам позицию разделяла и вдовствующая Императрица («…Полагаю, что Государь Император, – писала она в своем известном сентябрьском письме 1924 г. Николаю Николаевичу, – будет указан нашими Основными Законами в союзе с Церковью Православною совместно с русским народом».)
Николай Евгеньевич Марков в годы эмиграции
Пассивность Императорского Дома, мотивировавшаяся в годы гражданской войны нежеланием участвовать в братоубийстве, находила себе – после утверждения в России безбожного правления – новое убежище в философии т. н. «непредрешенчества».
Тех же мыслей придерживались и другие сторонники Николая Николаевича – глава РОВСа генерал П.Н. Врангель и многие руководители Высшего Монархического Совета, подтвердившего приверженность этим взглядам на Парижском совещании в ноябре 1922 г.
«Будучи сам монархистом и прослужив 20 лет в Императорской армии и состоя в Свите Государя, – заявлял генерал Врангель, – я могу лишь сочувствовать монархическим убеждениям господ офицеров, однако участие чинов армии в работе политического характера допустить не могу»>185. Тут, хочешь или нет, а невольно вспомнишь слова генерала графа Ф.А. Келлера, обращенные им в дни революционной смуты к лукавому А.И. Деникину: «Государь Император и Россия, да какая же это политика?!»
По существу «непредрешенчество» было сродни «свободе совести» – освобождению от присяги, долга, Веры и Монархии.
Позицию эту впоследствии – когда уже было видно, куда она привела, а авторитетные вожди, ее провозгласившие, уже повымерли – резко осудил глава ВМС Н.Е. Марков, находившийся в то время уже в среде «кириллистов».
Статья его, фрагмент которой мы приводим, так и называлась «Армия и “аполитичность”»:
«Провал белого движения произошел потому, что военные вожди хотели обойтись без законной государственной власти и в революционном порядке присваивали государственную власть себе. […]
Если Белая армия хотела и хочет победить красную – она должна идти против беззакония, против безбожия, против интернационала – значит за Веру, за Царя, за Отечество!
Кто из “белых” этого боится или этого не хочет – пусть не говорит о победе над красными. […]
– Будем служить, биться и умирать за Родину – говорят нам “непредрешенцы”. Но что такое Родина? Есть ли это та земля, на которой я родился? Тот дом, где я вырос?
По-видимому, нет. Иначе зачем мы добровольно оставили и эту землю, и эти дома?
Есть ли это – люди моей крови, мои соплеменники? Но ведь и большевики, и коммунисты, и безбожники – разве они не мои соплеменники? – Однако я ушел от них, однако я не считаю это общество своей Родиной, однако я хочу идти биться с ними – за свою Родину.
