Царский угодник. Распутин - [98]

Она застонала. Хотя Вырубова продолжала цепляться за бортик бархатной скамейки, руки её быстро слабели.

Раскуроченные вагоны не могли остановиться, волочились по железнодорожному полотну, давя, калеча людей, раздеваясь на ходу — обшивка слетала с них, как гнилая марля, поезд, угодивший в аварию, тащился по инерции, одолевая гибельное пространство, шипел, скрипел, бухал ударами.

— Ма-ама! — опять закричала Вырубова, не в силах больше сопротивляться, её неодолимо затягивало в страшную дыру, в мороз, на рельсы.

В вагоне снова раздался гулкий удар, на него наполз вагон, волочившийся следом, придавил к тендеру паровоза, в боковой пролом полетел уголь — кучу чёрного, запорошенного снегом топлива вымело из угольного короба, плотным чёрным пологом накрыло кувыркающийся поезд и белую землю вокруг.

Паровоз неожиданно присел на задние колеса, по-звериному приподнял свою страшную, украшенную двуглавым орлом морду, осветил низкое недоброе небо огромной, словно бельевая корзина, фарой, загудел хрипло, отчаянно, люто и повалился набок, с грохотом вращая свои суставчатые колеса.

Оторвавшийся от него тендер окончательно смял «синий вагон», в котором находилась Вырубова, придавил, буквально сплющил в мясной блин двух или трёх человек — в этой каше невозможно было разобрать, сколько людей попало в давильню, некоторое время поезд ещё двигался, трещал, скрежетал, громыхал суставами, вагоны громоздились один на другой, ползли в небо, потом всё стихло.

Вырубова провалилась в небытие.

Очнулась она от холода. Сквозь разодранную шубу на заснеженные шпалы стекала кровь, спина примёрзла к железному листу, срезанному с вагона. Вырубова уже не могла шевелиться, грудь её что-то сдавило, голова тоже была окровавлена — падая в проран, Вырубова попала головой в железную конструкцию, влетела в неё, в горле булькала солёная жидкость — Вырубова совершенно равнодушно, будто о чём-то постороннем, подумала: «Кровь».

Совсем рядом, отчаянно визжа снегом, пробежал человек, прокричал несколько смятых, искорёженных ужасом слов, по земле метнулся луч керосинового фонаря, какими обычно оснащаются стрелочники, и человек исчез.

Вырубова, захлёбываясь собственной кровью, застонала. Сглотнула кровь. Ей стало чуть легче.

Попробовала приподнять голову и едва не закричала от боли, голова у неё была прижата металлической балкой. И справа и слева, смешиваясь с подвывами ветра, неслись стоны придавленных железом, искалеченных людей. Вырубова снова сглотнула кровь, стала молиться Богу, просить, чтобы кончина её не была мучительной. В молитве она опять провалилась в красное клубящееся варево, в одурь. Через несколько минут пришла в себя, потом провал повторился опять.

Придя в себя во второй раз, она поняла, что провалы эти — короткие, в полминуты, в минуту, не больше, иначе бы она замёрзла. Днём дворцовый комендант в Царском Селе сообщил ей, что мороз сегодня — двадцать градусов.

Вырубова тогда промолчала, потом вежливо кивнула коменданту — говорить, собственно, нечего было: холод есть холод, тогда словоохотливый комендант — видимо, знал, какое влияние на царя и царицу имеет фрейлина Вырубова, и поэтому хотел поддерживать с ней добрые отношения, ведь мало ли что может случиться в жизни, в России всё непрочно — всё, кроме царского трона, — добавил:

   — Вечером будет минус двадцать пять, а ночью — тридцать.

Эта фраза старого услужливого человека всплыла у неё у мозгу. Вырубова застонала, попробовала проглотить кровяное желе, собравшееся во рту, и чуть не подавилась, выбила желе изо рта себе на грудь, застонала...

Снова стала молиться Богу, чтобы мучения прекратились. Она уже начала замерзать и проваливаться в холодный сон, в какой всегда проваливаются замерзающие люди, когда до неё добрались спасатели. Чьи-то крепкие руки приподняли железную балку, лежавшую у Вырубовой на голове, встревоженный хриплый голос поинтересовался:

   — Кто здесь лежит? Живые есть?

   — Я-я, — нашла в себе силы ответить Вырубова, — я — живая.

   — Фонарь сюда! — прокричал солдат в кубанке, нашедший Вырубову. — Фонарь дайте!

Когда принесли фонарь, оказалось, что это не солдат, а казак Из конвойного полка, не раз сопровождавший государя верхом, Вырубова знала форму конвоя.

   — Эко вас, барышня, — сочувственно пробормотал казак. — А я с вами знаком... Мы с вами однажды даже разговаривали, — казак суетился, не зная, как подступиться к Вырубовой — та была завалена железным ломом, какими-то батареями, сорвавшимися с паровозного тендера, чугунными трубами, перекладинами, гнутыми креплениями, труднее всего было высвободить ноги Вырубовой, их целиком накрыло тяжёлыми покореженными трубами и рваными железными конструкциями.

   — Охо-хо! — охал казак. — Охо!

Он знал, как обращаться с ранеными мужчинами, как стрелять и убивать, как охранять государя, как перерубить на скаку шашкой, выкованной из дамасской стали, шёлковый платок, как самому одолевать боль, но не знал, что делать с искалеченной женщиной, заваленной смятым, которое, казалось, невозможно было разодрать, железом.

   — Умираю, — простонала Вырубова, в свете фонаря было видно, как из горла у неё, из открытого рта толчками выплёскивается кровь.