Царский угодник. Распутин - [180]

Дмитрий Павлович окончил офицерскую кавалерийскую школу, получил звание корнета конной лейб-гвардии, стал шефом гренадерского полка. Считался любимцем офицерской молодёжи — особенно гвардейской, храбро воевал, был отмечен наградами, заслуженно заработал чин штаб-ротмистра.

   — Что-то я не слышал, чтобы Гришка ему насолил, с чего бы это великому князю решиться на убийство Распутина? — усомнился в Дмитрии Павловиче Пуришкевич.

   — Думаю, что великому князю обидно не за себя — за Россию, — уклончиво ответил Юсупов.

Пуришкевич ошибался, считая, что Распутин нигде не перебегал дорогу великому князю — перебегал, ещё как перебегал! Будучи человеком, далёким от тайн Царского Села, от дворца, в котором Николай Второй жил с Альхен, Пуришкевич не всё знал, а Юсупов, который через жену свою Ирину находился в прямом родстве с императорским двором, знал практически всё, что там происходило.

В великого князя Дмитрия Павловича влюбилась старшая дочь Николая Второго Ольга — красивая и романтическая девушка, Дмитрий Павлович ответил ей взаимностью, и вскоре они были помолвлены. Дело шло к свадьбе, но свадьба не состоялась.

Помешал... Распутин. Узнав о помолвке, он два вечера никуда не выходил из своей квартиры — не соблазнили его ни баня, ни проститутки, ни Муня Головина, сшившая себе новое атласное платье, как того желал «старец», — он босиком перемещался по квартире, совершая променад из одной комнаты в другую, иногда останавливался, смешно шевелил пальцами ног, приподнимая их, словно клапаны, а потом, давя кончиками пальцев пол — пальцы у него действительно работали как клавиши пианино, — хмыкал, остервенело рубил рукою воздух и двигался дальше.

Он всё точно просчитал, темноликий мужик с пивными светлыми глазами и чёрной, пахнущей сапожной ваксой бородой. Он вычислил, что если Дмитрий Павлович женится на Ольге, то ближе всех окажется к престолу. Больной гемофилией наследник — не жилец на белом свете, это Распутин понимал прекрасно и во всех своих действиях, во всякой стрельбе в будущее делал на это поправку, — а раз он умрёт, то царём станет Дмитрий Павлович.

Вот чего ни в коем разе нельзя было допускать. Как только Дмитрий Павлович сделается царём, Распутина мигом оттеснят с царского двора или, того хуже — сошлют на Сахалин. Закончив подсчёты, Распутин подвёл черту под своей «арифметикой», на некоторое время пришёл в уныние, но потом взял себя в руки и начал действовать.

Нанёс визит к царю, где на пальцах попытался доказать, что произойдёт, если Дмитрий Павлович женится на Ольге, а здоровье «родного Алёшеньки» ухудшится. Царь в ответ лишь засмеялся.

   — Если Богу будет угодно — я не против, — сказал он. — Пусть Митька даже престол займёт... Ну и что? Он для меня такой же родной, как и Алёша.

   — Ну не сын же! — сердито вскинулся Распутин.

   — Почему? — возразил царь. — Сын!

   — Йй-эх! — Распутин, распаляясь, громко хлопнул рукой себя по заду и отвернулся от царя. — Ничего-то ты не понимаешь, оказывается!

   — Давай лучше выпьем! — неожиданно предложил царь.

Распутин угрюмо посмотрел на царя:

   — А что у тебя есть?

   — Всё, что хочешь! — хвастливо произнёс царь, весело ухмыльнулся. — Коньяки всякие, в основном «Хенесси» и «Арманьяки», вина французские, рейнвейны, есть португальское вино, целый бочонок, подарок посла.

   — А мадера? — задал Распутин вопрос, который должен был задать.

   — Чего нет, того нет, — огорчённо проговорил царь, — недоработка министра двора, которая завтра же будет исправлена, сам я, ты знаешь, мадеру пью мало.

Распутин почмокал губами, соображая, чем бы потешить желудок. Французские вина он не любил — слишком кислые, да и проку от них не больше, чем от простой воды, только ноги мыть, коньяки пахли клопами, о рейнвейнах раньше он никогда не слышал, а вот португальское вино... Это портвейн, значит... Распутин пил его однажды и остался доволен — взяло винцо не хуже «мадерцы».

   — Давай этого самого, которое из бочки, — сказал он.

   — Не то разговор сухой получается, — пожаловался царь, — горло дерёт.

   — Не сдавай Алёшеньку Митьке, — с неожиданной тоской в голосе попросил Распутин.

Эта слёзная, щемящая, идущая из глубины тоска тронула царя.

   — Разве я сдаю? Эх, отец Григорий, отец Григорий! Есть вещи, которые стоят выше пресловутых «сдавать» или «не сдавать», и я с этим должен считаться.

   — Считайся, считайся, никто этого права у тебя, папа, не отнимает, но Алёшку не сдавай. Митька подомнёт его, переломает кости, спихнёт со стула, а сам сядет на его место.

   — Ты пойми, отец Григорий, Митька мне — такой же сын, как и Алексей.

Поняв, что царя ему не переубедить, Распутин прибегнул к последнему своему средству:

   — Да Митька болен, разве ты этого не знаешь?

   — Нет, — спокойно качнул головой царь.

   — У него такая болезнь, что с ним нельзя даже находиться в одном помещении.

   — Это что, туберкулёз? — холодно осведомился царь.

   — Хуже! При туберкулёзе можно хоть руку подать, а при этой болезни — нельзя!

   — Что это? — царь нахмурился. — Что за болезнь?

Распутин врал. Врал беззастенчиво, прекрасно понимая, что если из этого разговора за стены дворца вылетит хотя бы одно словечко, всего одно — и он приобретёт сильного и беспощадного врага. Но... одним врагом больше, одним меньше — всё едино, посчитал в тот момент Распутин и по-своему был прав: от этого каша на кухне не подгорит, а на всё остальное не стоит обращать внимание. Дружба с «папой» всё равно всё перекроет. А вот если престол уплывёт, то тут и самому придётся уплывать. Ногами вперёд. Никто тогда не спасёт.