Царский угодник. Распутин - [151]

   — Ну и чего хочет немец?

   — Он хочет прийти ко мне не один, а со своим приятелем, с Ржевским.

   — Ржевский, Ржевский... Вроде бы я уже слышал эту фамилию. А?

   — Да есть такой жучок, может, и слышали о нём, мудреного ничего нет. Журналист вроде бы. Подвизался в разных изданиях, а сейчас перешёл в ведомство Хвостова.

У Распутина немного прояснело в глазах, появилась резкость, он хлопнул ладонью о ладонь.

   — Всё, вспомнил, можешь дальше не распространяться. Я этого червяка видел, когда ходил к Хвостову. Важное дело, говоришь? Ладно, встречайся с червяком этим и с немцем, будем хоть знать, что у нас за спиной делается. А за спиной у нас, Арон, чую я, что-то происходит. — Распутин нажал пальцем на резной стоячок-выключатель лампы, зажёг её, полюбовался светом, выключил, потом снова включил. — Встречайся с ними, Арон, это дело нужное. Можешь здесь повидаться, можешь в «Виллу Роде» пригласить. Займи там мой кабинет, закажи журналисту с немцем по котлете величиной с лопату, чтобы вкусно было, ни дна им, ни покрышки, закажи водки, закуски и всё узнай.

   — Я займусь этим немедленно.

   — Неужели мой друг Хвостов что-то затевает против меня? А? То-то он морду в сторону воротит. И взгляд недовольный, словно ботинком в коровий котях вляпался. Выходит, он задумал против меня пакость и таким образом собирается отблагодарить за добро? — неверяще пробормотал Распутин.

   — Заранее ничего не будем решать. Вначале узнаем всё, а потом решим.

   — Ладно, — недовольно проговорил Распутин. — Дуй!

Симанович исчез, а Распутин долго сидел молча, размышляя о жизни, о том, как ведут себя люди, потом переместился к окну, глядя на улицу. Его, как старую любопытную бабку, всегда тянуло посмотреть, что там происходит.

На улице было сумеречно, холодно, тяжёлые серые хвосты раннего снега перемещались с места на место, свивались в жгуты, припадали к сугробам, сметали с них сор и уносились дальше. На голом, с узловатыми ветками дереве ветер упрямо трепал грачиное гнездо, стараясь содрать его, уволочь, но гнездо, расшелушенное, похожее на дырявую шляпу, мертво прикипев к дереву, не уступало разбойному натиску. Распутин, глядя на эту неравную борьбу, неожиданно расчувствовался, вспомнил свою деревню, снега тамошние, которыми, бывает, дома заваливает по самую трубу, а то и выше трубы, выкапываться потом приходится из преисподней, великую рыбную реку Обь, буйную Туру, в которой он как-то даже тонул — тонуть-то тонул, да не утонул, тайгу, Что и обогреть готова человека, и приютить его, и напугать, навсегда отбить охоту забираться в речную, но такую добычливую глушь, и погубить его.

И так «старцу» захотелось в село, к столу Покровскому, где дымится горячая картошка, в большом блюде гнездятся молодые грузди, на доске лежит приготовленный для строганины жирный щокур, а вытащенная из сугроба бутылка «монопольки» так холодна, что водка из посудины вытекает тягучим сладким киселём, а крохотные, не больше ногтя, пельмешки подают едокам целыми тазами, что он закрутил головой огорчённо, замычал, заприхлопывал себя руками по бокам и отвернулся от окна. Выкрикнул сиплым голосом:

   — Дуняшка!

Когда в проёме двери появилась «племяшка», спросил, хмуря чёрные длинные брови:

   — Ты на Невском не интересовалась, есть ли муксуны в продаже? Наши, обские! Небось не интересовалась?

   — Обижаете, Григорий Ефимович! Ещё как интересовалась. Более того — заказала три муксуна.

   — И что же?

   — Заказ пока не выполнен.

   — Сходи снова в магазин, узнай, вдруг привезли? — Распутин поправил волосы на голове, прикрыл дефект, пожаловался Дуняшке: — Домой что-то тянет. Как там Парашка моя? Хоть и дура она, а всё-таки жаль — близкая. Тебя не тянет в Покровское? Папаньку своего во сне видел, с вилами за мной бегал... К чему бы это?

   — Не знаю, Григорий Ефимович, я в снах не разбираюсь, — сказала Дуняшка, — а в магазине скоро буду.

   — Поторопи их, скажи, что святому отцу рыба для больших дел нужна.

В ту зиму состоялись роскошные именины Распутина.

Именины свои Распутин мог праздновать не менее десяти раз в году: именины у него имелись в январе — в честь Григория Печерского, в феврале — в память святого Григория Богослова[45], в марте Распутин мог поднимать стопку за святого Григория Двоеслова, и так далее, до конца года, в ноябре — за святого Григория Неокесарийского и в декабре — за преподобного Григория. Распутин любил праздники, и большое количество святых, носящих его имя, «старца» очень устраивало.

Белецкий, понимая, что Хвостов взял Распутина на прицел и теперь возможны покушения на «старца», усилил охрану Гришки.

А охраняли Распутина, надо заметить, как члена царской фамилии — его всюду сопровождали филёры генерала Глобачева, начальника охранного отделения, а также филёры полицейского управления, они перекрывали подъезды, если Распутин где-то останавливался, отваживали надоедливых посетителей, зевак, оберегали «старца» на Гороховой. — Белецкий решил проконтролировать охрану, чтобы понять, не ведёт ли кто-нибудь из полицейского или охранного начальства двойную игру, на манер Хвостова.