Царский приказ - [20]

Шрифт
Интервал

— Да кроме того, что все дома сидят да книжки читают, ничего-с.

— Ты его видел?

— Никак нет-с, они никого до себя не допускают-с. Я с их человеком говорил-с.

— Что же он тебе сказал?

— «Наш барин все скучает», — грит.

— Как это скучает?

— «Как монах, — грит, — живет».

Авдотья Алексеевна обернулась к князю и спросила, разводя руками:

— Понимаешь ты тут что-нибудь?

— Да с чего же это он вдруг спасаться вздумал? — произнес с улыбкой князь.

— Со скуки-с, — в нерешительности переминаясь с ноги на ногу, ответил карлик.

Графиня вспылила.

— Дурак! Наладил: скука да скука! С чего скука?

— С печали от приключения-с.

— Нет, он меня уморит от нетерпения! С какого приключения! Родителя, что ли, он своего похоронил!

— Никак нет-с, про их старого барина не слыхать, чтобы померли. Письмо от них недавно получено.

— Так что же с ним случилось? Не сумел, верно, разузнать? Так бы и сказал! Другого, поумнее тебя, пошлю.

— Воля ваша, сударыня, а только другому то же скажут, что и мне, обиженным тоном возразил карлик. Кабы вы дозволили мне досказать…

— Фу ты, несносный какой! Досказывай, чего мямлишь!

— Господина Максимова силком женили, вот они и заскучали.

От изумления Авдотья Алексеевна сначала высоко приподняла брови, а потом громко расхохоталась.

— Силой женили? Слышишь, князенька?

Заявление карлика удивило и князя.

— Кто же женил Максимова силой? — начал он в свою очередь допрашивать маленького человека.

— Военный губернатор, ваше сиятельство, по повелению государя императора, — торжественно сообщил карлик.

— Час от часу не легче! — воскликнула графиня. — Уморишь ты меня, Фомка, со смеху! Над тобой подшутили, а ты и поверил! Я тебя умнее считала.

Тут уж и карлик рассердился.

— Никто надо мной не подшучивал, сударыня, напрасно изволите так говорить. А что господина Максимова силой женили, и что они с этого самого заскучали и совестно им на глаза казаться людям, и что они даже из одного отделения в другое у начальства попросились, по той причине, что товарищи изводили его издевками, это — сущая правда-с.

— На ком же его женили? — спросил князь.

— На дочери портного мастера Клокенберга, ваше сиятельство.

— Как ты сказал? — спросил князь с такой живостью, что Авдотья Алексеевна перестала смеяться.

Карлик повторил свое заявление.

— Странно! И когда это случилось?

— Десятого июля, ваше сиятельство.

— И ты этому веришь? Ты не видишь, что над ним подшутили? — спросила Авдотья Алексеевна, обращаясь к племяннику.

— Все это очень странно, ma tante, но я должен сказать вам, что в этот самый день или накануне, во всяком случае, около десятого июля, я с Максимовым виделся и он мне говорил про этого немца Клокенберга и про его дочь.

— Что ж он говорил?

Князь передал свой разговор с Максимовым.

— И ты его с тех пор не видел?

— Да, с тех пор.

— И у меня он с тех пор не был. Ну, знаешь, ты мне непременно должен разузнать, что с ним случилось; я покоя не буду иметь, пока всего до крошечки не узнаю.

— Меня это тоже интересует, ma tante… надо будет спросить у графа Петра Алексеевича.

— А ты когда увидишь его?

— Постараюсь на днях.

— И сейчас же приезжай ко мне, как только узнаешь что-нибудь. Напрасно только я Аксинью не послала вместо этого дурака Фомки, она несравненно толковее исполнила бы мое поручение, — продолжала она по-французски, хотя карлика уж давно в комнате не было.

На этот раз князь недолго заставил ждать свою почтенную родственницу; на другой же день явился он к ней с известием, что Фомка сказал правду: Максимова по приказу государя обвенчали против воли.

— С дочерью портного?

— Да.

Авдотья Алексеевна всплеснула руками от изумления и негодования.

— Да ведь он — дворянин и хорошей фамилии: мать его — урожденная Таврова! Они с князьями Удбольскими через Семягиных в родстве, его бабушка с отцовской стороны была Семягина, из обедневших, правда, но императрица их жаловала. Алена вышла замуж по любви за Максимова… сын-то в него красотой вышел. Как сейчас его вижу в драгунском мундире — загляденье. Любимый мой кавалер был на балах. Теперь, я думаю, такой же старый гриб стал, как и я… И ты говоришь, что государь приказал обвенчать его?

— Не его, ma tante, a его сына, — с улыбкой поправил ее князь.

— Ах, пожалуйста, без шикан! [6] Терпеть этого не могу!

— Государь приказал обвенчать его с дочерью Клокенберга, поспешил заявить Лабинин. — Я про это узнал вчера вечером у дяди Захара Васильевича…

— Захар здесь? Вернулся из деревни?

— Вернулся. Рядом с его домом на Исаакиевской площади…

— Постой, постой, что ты мне зубы-то заговариваешь! Знаю я этот дом, слава Богу! Еще как в девках была, на балы меня туда возили… А вот ты мне что лучше скажи: почему Захар и сам ко мне глаз не кажет, и ни жены своей, ни сыновей не присылает? Неужто потому, что императрица Мария Федоровна, с тех пор как наша государыня скончалась, не удостаивает про меня вспомнить? Так ты ему скажи, что это довольно низко с его стороны. Мне император Павел Петрович кумом не доводится и требовать от него аттенций [7] я не могу; это не то что князь Захар, у которого батюшка крестным отцом был…

Князь Лабинин поспешил дать другой оборот разговору.


Еще от автора Н Северин
Авантюристы

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839 — 1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В первый том Собрания сочинений вошли романы «Звезда цесаревны» и «Авантюристы».


Звезда цесаревны

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839 — 1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В первый том Собрания сочинений вошли романы «Звезда цесаревны» и «Авантюристы».


Воротынцевы

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839–1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В первый том Собрания сочинений вошли романы «Звезда цесаревны» и «Авантюристы».


Перед разгромом

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839–1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В третий том Собрания сочинений вошли романы «В поисках истины» и «Перед разгромом».


Последний из Воротынцевых

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839–1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В первый том Собрания сочинений вошли романы «Звезда цесаревны» и «Авантюристы».


В поисках истины

Н. Северин — литературный псевдоним русской писательницы Надежды Ивановны Мердер, урожденной Свечиной (1839–1906). Она автор многих романов, повестей, рассказов, комедий. В трехтомник включены исторические романы и повести, пользовавшиеся особой любовь читателей. В третий том Собрания сочинений вошли романы «В поисках истины» и «Перед разгромом».


Рекомендуем почитать
За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


Сквозь бурю

Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.


Перстень Борджа

Действие историко-приключенческих романов чешского писателя Владимира Неффа (1909—1983) происходит в XVI—XVII вв. в Чехии, Италии, Турции… Похождения главного героя Петра Куканя, которому дано все — ум, здоровье, красота, любовь женщин, — можно было бы назвать «удивительными приключениями хорошего человека».В романах В. Неффа, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с серьезным, как во всяком авантюрном романе, рассчитанном на широкого читателя.


Невеста каторжника, или Тайны Бастилии

Георг Борн – величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой человеческих самолюбий, несколько раз на протяжении каждого романа достигающей особого накала.


Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.


Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

Георг Борн — величайший мастер повествования, в совершенстве постигший тот набор приемов и авторских трюков, что позволяют постоянно держать читателя в напряжении. В его романах всегда есть сложнейшая интрига, а точнее, такое хитросплетение интриг политических и любовных, что внимание читателя всегда напряжено до предела в ожидании новых неожиданных поворотов сюжета. Затаив дыхание, следит читатель Борна за борьбой самолюбий и воль, несколько раз достигающей особого накала в романе.