Царевна из города Тьмы - [12]

Дрожа от холода, Гор-оглы спросил:

— Что это такое, покрывшее землю, — мягкое и белое, ослепительное и холодное?

— Это снег, — сказал Афсар. — Придет весна, и снег станет водой.

— Почему же снега так много здесь, где он не нужен, и нет его у нас в пустыне, где бесконечная земля потрескалась от жажды и только маленькая часть ее пьет воду из сорока родников?

— Так устроен мир, — ответил Афсар. — В одном месте — вечный снег, в другом — вечный зной. В одном доме — сытое богатство, в другом — голодная нищета.

Тогда Гор-оглы, подумав, сказал:

— Оказывается, человеческий мир устроен неправилыю. А как устроен ваш мир, мир дивов и пери?

— Об этом тебе рано знать, малыш. Да и не расскажу как следует, разума для этого мне не хватает, человеческого разума.

Так было зимой. А в следующий раз Гор-оглы, верхом на диве, примчался па чамбильские горы весной. Он увидел, что головы гор совсем седые, а сами горы, сбросив белую одежду, облачились в зеленую, а кое-где в пеструю: это цвели тюльпаны, дикие яблони и черешни. Великое изобилие животных было здесь: горные козлы и бараны, зайцы, сурки, лисицы, косули, прекрасноокие, гладкобедрые газели, лошади, не знавшие никогда всадников, — родичи Гырата, волки, серые, как земля, и сильные, как воины, а также страшные существа в полосатых халатах — тигры. Увидел Гор-оглы, как на противоположной горе с молодым, беспечным ржанием скакал дикий жеребенок, то нюхая высокую траву, то поедая пестрые цветы. Внезапно из лесной чащи выскочил тигр, схватил жеребенка кинжалоиодобными зубами и унес его.

Гор-оглы был потрясен. Он спросил:

— Что сделает полосатый зверь с диким жеребенком?

— Он его съест, — сказал Афсар. — Жеребенок ест живую весеннюю траву, а тигр — живого жеребенка. А я, если бы мы не были друзьями, съел бы тебя. Живое живет за счет живого.

— Могу ли я съесть тигра? — спросил Гор-оглы.

— Не знаю. Тигр не трава, не ячменное зерно, тигра надо убить. Это тебе пока не под силу, ты еще не достиг возраста мужчины. Если хочешь, я попробую, попытаюсь убить тигра.

— Ты-то сам давно ли достиг возраста мужчины?

— Не знаю. Кажется мне, что у дивов нет возраста. Голова у меня болит от твоих расспросов, человеческий детеныш. Хватит болтовни, садись на меня!

Гор-оглы взобрался па Афсара, и тот полетел на противоположную гору. Он опустился в ущелье, у входа в пещеру, заваленную камнем. Див отодвинул камень свойм мохнатым плечом, вошел вместе с мальчиком в пещеру и сказал:

— Здесь находится то, что убивает.

Афсар разворошил прошлогоднюю сухую траву, и, как бронзовый полумесяц, засверкал в пещере исполинский лук. Рядом лежал колчан со стрелами, длинными, как копья.

— Этот бронзовый лук, — сказал Афсар, — эти двуострые стрелы принадлежали Белому Диву, царю всех дивов. Когда-нибудь я тебе расскажу, как досталось мне оружие Белого Дива.

Воинственная душа мальчика запылала при виде бронзового лука. Гор-оглы воскликнул:

— Позволь мне выпустить хотя бы одну стрелу, добрый Афсар!

Див так расхохотался, что от хохота его чуть было не обвалилась пещера.

— Да не поднимешь ты бронзовый лук, букашка ты моя! В нем весу четырнадцать батманов, он тяжел, как семь верблюдов! Попробуй, сам убедись.

Но Гор-оглы, к изумлению дива, поднял четырнадцатибатманный лук. Умело, как будто лучником он был всю свою жизнь, мальчик вставил стрелу. Он вышел из пещеры, за ним — Афсар, который, еще не веря своим глазам, радостно бил руками но бокам, поросшим шерстью. Гор-оглы натянул тетиву и пустил стрелу вверх, и стрела сбила макушку чамбильских гор. Снежная лавипа обрушилась на землю, и тигр в ужасе выбежал из своей засады. Гор-оглы снова натянул тетиву, стрела прянула, вонзилась в сердце тигра, и тигр упал, пораженный стрелой, как молнией. А Гор-оглы сказал:

— Живое живет не за счет живого, а ради живого. Тигр рождал смерть, поэтому я его убил.

С того дня Гор-оглы стал владельцем богатырского лука. Биби-Хилал заплакала слезами счастья и гордости, когда увидела этот лук в руках своего сына.

— Ты стал воином, трехгодовалое мое дитятко, — сказала она, обнимая мальчика и едва доставая до богатырской его груди. — Вижу, что исполнится предначертание судьбы: станешь ты посохом для слабых, приютом для бездомных, отцом для сирот, сиротинка ты моя!

А Каракуз, шамкая, запричитала:

— Твой-то сын стал воином, а где мои сыновья, мои воины, где, на какой далекой земле, гниют их дорогие косточки? Семь лет прошло, а их нет как нет!

— Душа моей души, — сказал Гор-оглы своей матери, — пришло мое время, пора мне приняться за дело, предначертанное судьбой, пора мне воздвигнуть город для бессильных и бездомных, чтобы он стал городом счастливых и свободных. Здесь вырастут жилища и сады, заколосятся поля, зазеленеют деревья, засверкают цветы. Это сделают люди, которые придут сюда на мой зов. И пусть первыми из этих людей будут сыновья нашей Каракуз. Сердце мне говорит, что они живы. Я освобожу их. Только скажи мне, тетушка Каракуз: с кем они воевали, в какой земле они томятся в плену?

— Да будет удача твоему доброму делу! — воскликнула Каракуз. Давно уже косноязыкая старуха не слышала таких радостных слов. — Но откуда мне знать, бедной женщине, где мои дети горюют в плену, против какого хана они воевали?