Царь-дерево - [53]

Опустили занавес, и стало темно. На декорации с изображением неба раскачивалась огромная тень дирижера, словно привидение. А из-за кулис все лилась мелодия: «Чайка, морская сизокрылая чайка, куда ты улетела?..»

3

Танцоры ансамбля спешили сменить декорацию: палуба иностранного судна. Вдали синеет море, на первом плане — перила, бортовой трап, каюты, под тентом — столик и два стула. Из-за кулис доносится мелодия. Инь Сююань, выступающая в роли официантки, одета по-европейски. Она энергично шагает, откинув назад голову, выпятив грудь, в ожидании, когда поднимется занавес. С сигаретой в руке она старается выглядеть как можно раскованнее, что якобы свойственно иностранцам. Лао Вэю неприятно на нее смотреть. Лицо у Инь Сююань круглое, немного плоское, миндалевидные, очень красивые глаза излучают нежность, маленький рот, на щеках ямочки — знак благородства и доброты. Ее золотистые волосы, яркое платье в цветах, туфли на тонком высоком каблуке, выпяченная грудь, сигарета, небрежный жест, которым она отбрасывает волосы, вызывающий смех не могут заслонить воспоминания Лао Вэя о девушке в матерчатых вышитых тапочках, которая теребит кончик длинной косы. Именно такой была Инь Сююань в жизни. Лао Вэй до сих пор не забыл, как в «Женитьбе маленького Эрхэя» она играла Сяо Цинь, скромную, добрую, целомудренную девушку. Лучше бы их ансамбль, думал Лао Вэй, ставил оперы о жизни крестьян: большинство актеров — из северных городов и ближайших уездов, все они просты, добродушны. Да и кругозор их недостаточно широк, ведь живут в захолустье, и профессиональная подготовка слабая. В ролях крестьян они были бы органичны и естественны. И зрителю приятнее. Но времена «Женитьбы маленького Эрхэя» прошли, сейчас такие вещи не пользуются успехом. Публика в основном молодая, а молодые предпочитают Лю Лицзюнь и электроорганы, им подавай румбу, «Превратности любви золотоволосой американки и отважного моряка»… Лао Вэй однажды слышал, как какой-то модно одетый молодой человек с издевкой изрек: «Пошлые байки Уолл-стрита, ничего интересного», и все рассмеялись. Но Лао Вэю было не до смеха.

Занавес поднялся. Инь Сююань сидела, закинув ногу на ногу, с вызывающим видом, и грызла семечки. Лао Вэй отвернулся и стал смотреть в оркестровую яму. Оркестр еще не начал играть. Сяо Тан устремил взгляд на пульт, где лежали ноты; остальные болтали, смеялись, постукивая друг друга смычками. Микрофон, к счастью, был отключен, не то зрители услышали бы, что здесь веселее, чем на сцене. Лао Вэй нахмурился и посмотрел в зрительный зал. Военные в первом ряду шепотом переговаривались, большеглазая девушка, лукаво посмеиваясь, подняла руку, изобразила жестом орхидею, а потом, подражая актрисе на сцене, сделала вид, будто грызет семечки, и оттопырила мизинчик в точности так, как Инь Сююань. Лао Вэй невольно перевел взгляд на Инь Сююань и увидел, что она сложила пальцы в орхидею[31]. Он не знал, делают ли так иностранцы, но смотреть все равно было противно.

Она могла бы играть прелестных деревенских девчонок, и тогда, возможно, их труппа не превратилась бы в ансамбль, пели бы они старинные арии из музыкальной народной драмы люцзыси[32]. Лао Вэй никогда не слышал этих арий, говорят, что их приятнее слушать, чем пекинскую оперу. Но это людям пожилым, а среди зрителей таковых становится все меньше и меньше, видимо, жанр люцзыси в недалеком будущем канет в вечность. В конце пятидесятых сюда приехали по распределению выпускники театральных институтов двух провинций и привезли с собой сольные вокальные номера, оперу и драму. Через несколько лет труппа стала разножанровой и, по сути дела, превратилась в ансамбль, хотя по привычке они называли себя по-прежнему труппой люцзыси. В это время как раз и приехал Лао Вэй. Тогда еще им не приходилось сталкиваться с серьезными материальными трудностями. Труппа была народная, народ платил артистам зарплату, а труппа давала ему духовную пищу. Лао Вэй часто вспоминает то время, оно чем-то напоминало военное. Выступали на поле, в шахте, у мартеновской печи, прямо на паровозе или на танке — куда надо было, туда и ехали. Это и было истинно революционным искусством, не то что сейчас…

— Искусство стало товаром, оно продается! — кричал вне себя от гнева Лао Вэй начальнику отдела культуры. — Мы даем духовную пищу! Не торгуемся!

— Вы даете духовную пищу, а требуете материальную! — услышал он в ответ.

— Нам много не нужно! Самая высокая зарплата у нас шестьдесят два юаня, — сердито ответил тогда Лао Вэй.

— И мне много не нужно, только чтобы вы окупали себя!

Лао Вэй ничего не сказал. Помолчав немного, он с укором произнес:

— Ты не ведешь хозяйство и не знаешь, сколько стоят масло, спички, соль, рис. Во что обходится аренда помещения, электричество, освещение, реквизит, костюмы и еще многое другое, например струны для скрипок. Возможно, мы чересчур расточительны, без многого можно обойтись.

Начальник отдела культуры Су смотрел в окно, во дворе стояла крестьянка, протягивая руку за подаянием.

Нищета! Когда же с ней будет покончено? Лао Вэй видел брошенных детей. Однажды в холодный зимний вечер на углу улицы Хэпинцяо Лао Вэй увидел брошенного младенца, завернутого в тряпье. Он то закрывал, то открывал глазенки, и они поблескивали в темноте. Ребенок не кричал, не плакал. Таких спокойных детей Лао Вэй в жизни не видел. По собственному опыту он знал, что дети сучат ручками и ножками, кричат. Почему же этот молчит?