Canto - [9]

Шрифт
Интервал

Нет, но мне ведь надо было все это совершить, ибо мне стыдно было, что ни эта женщина, ни я, ни гитарист не могли расчувствоваться, хотя собирались, и еще мне было стыдно, потому что я так люблю впадать в сентиментальность, так люблю, чтобы меня задело за живое, я бы с радостью, да не получается, а женщина смогла притвориться, будто расчувствовалась, хотя на самом деле это было не так.


Послушай, отец, костюмированная картинка, накатывающая, как гроза, ты стоишь посреди парка, до которого тебе нет дела, парка из моего детства, глупец с неясной историей, такой трогательной, посмотри: у меня на глазах слезы. Но нет причины их проливать. Посмотри, я готов животики надорвать от смеха — но повода нет. Ибо расточать все это регулярными порциями я не люблю. Посмотри, этот Гюлотти, да и все люди вокруг, они ведь в этом не нуждаются, они катят, как поезд, всегда по одним и тем же рельсам… едят, говорят об искусстве. Но я хочу наконец-то насмеяться вдоволь, чтобы все омнибусы распирало от смеха, а у того министра, который мимо проезжает, от моего смеха шляпа бы свалилась с головы, с места сорваться и в лифте промчаться, минуя угрозы, и вырвать все розы. А потом лягу и буду спать.


Быть на отдыхе, есть институтский обед? Нет. Как на пенсии, словно мне тысяча лет? Нет. Стипендиатом здесь сидеть…

А все сидят чинно и воспитанно, беседуя на разных языках, вежливо и серьезно. Темы, вызывающие всеобщий интерес, сменяются милыми сообщениями на личные темы. Желательно тоном светской небрежности. Все остальные ресурсы зрения и слуха поглощены быстрой и ловкой сменой тарелок и плошек. Их подает Пина.

Пина, ковыляющая вразвалку повариха из холмистой провинции. Пина, способная говорить с фантастической скоростью, Пина, всегда буйная и неистовая, она то щебечет, как канарейка, то ревет, как бык; так или иначе, ее кудахтанье неотделимо от этого пансиона и этих комнат. Если она вдруг молчит, то демонстративно, и лицо мертвенно-бледное: обиделась. А все остальное время в упоении бранится с обслугой по ту и по другую сторону раздаточного окошка, то и дело вступает в спор с кастеляншей, приходящей служанкой, религиозной и надменной, которая говорит вечно извиняющимся, вкрадчивым голосом. Этот голос раздражает Пину, которая видит в ней соперницу. Она тоже средних лет, матрона, но вхожа в директорские апартаменты: ее допускают в святая святых для интимного дела уборки.

Пина с молчаливым достоинством берет тарелки, подает миски, без изящества, с какой-то плотской мощью нависая над столом. От старания сохранить достоинство у нее прямо глаза косят. Она еще не вошла в раж. И ждет сигнала, чтобы выпустить наконец на волю свою кипучую энергию.

И вот раздается сигнал: «О, какие макароны, прелесть!» (Это Доретта, совсем девчонка; гордится своим французским происхождением, и неважно, что она родилась в совсем крохотном местечке в романской Швейцарии, зато это курорт с мировым именем; Доретта считает, что отношения с мужской половиной человечества предельно просты; хочет, чтобы все видели в ней сумасбродного ребенка без руля и ветрил, которому разрешили побыть среди мужчин, и он чувствует себя тут как дома; Доретта, автомобилистка, друг-итальянец на спортивной машине, подъезжая, он громко гудит под окном; Доретта, которая часто является в окружении развеселой компании, представляя ее нам: «мои парижские друзья», но остальное время проводит со своим задушевным приятелем, нашим соседом по столу Джоном, человеком широко образованным и тонко чувствующим, который и по-французски, и по-итальянски умеет лепетать с тихой чопорностью и болезненной быстротой, словно его не покидает страх, что, стоит ему заговорить с нормальной скоростью, его тут же примут за человека, едва владеющего языком.) Именно Доретта, если ее в данный момент не умыкнул из-за общего стола Джон своим приглушенным, рассчитанным только на нее разговором, замыкающим обоих в маленькое пространство с надписью «Вход воспрещен, частное владение!» — именно Доретта называет заветное слово. И мгновенно Пина освобождается от обета молчаливого достоинства, который сама наложила на себя, и, стеная, рокоча, взывая и торжествуя, распространяется о высоком качестве купленного ею продукта, о местах, которые известны только ей одной, где всё вдвое дешевле, а качество то же, ведь иначе она и помыслить не могла бы обо всех этих гастрономических радостях, чтобы и мясо было, и сыр, и фрукты, и кофе — короче обо всем, чем положено кормить, при таких-то скудных деньгах, которые платят за это бедные стипендиаты. Ведь из воздуха все это не появится… а когда вдобавок еще видишь, как другие… та же кастелянша… Умопомрачительное глиссандо, которое давно уже не взывает к разуму, его можно только слушать.

Когда она выходит прогуляться, по воскресеньям или вечером в определенные дни, вся накрашенная, в корсете, то вид у нее просто порочный. Я частенько захожу к ней на кухню, чтобы изучить типично итальянский феномен — клетку с канарейкой. Нет, подумать только: клетка с птицей, выставленная за окно и прикрепленная к стене снаружи.


Еще от автора Пауль Низон
Мех форели

«Мех форели» — последний роман известною швейцарского писателя Пауля Низона. Его герой Штольп — бездельник и чудак — только что унаследовал квартиру в Париже, но, вместо того, чтобы радоваться своей удаче, то и дело убегает на улицу, где общается с самыми разными людьми. Мало-помалу он совершенно теряет почву под ногами и проваливается в безумие, чтобы, наконец, исчезнуть в воздухе.


Год любви

Роман «Год любви» швейцарского писателя Пауля Низона (р. 1929) во многом автобиографичен. Замечательный стилист, он мастерски передает болезненное ощущение «тесноты», ограниченности пространства Швейцарии, что, с одной стороны, рождает стремление к бегству, а с другой — создает обостренное чувство долга. В сборник также включены роман «Штольц», повесть «Погружение» и книга рассказов «В брюхе кита».


Рекомендуем почитать
Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.