Canto - [7]
О, как много их было, этих приездов сюда.
Когда я приезжал и видел каменный дом, присевший среди кипарисов, цветом мальвы просвечивающий сквозь струи строгой листвы, и потом шел через сад, чтобы неожиданно войти прямо через просторный холл. Все в один миг становилось так, словно никогда и не было иначе: гравий, омраченный хвоей, покрытый пятнами шишек у меня под ногами, зияют криво повисшие нагретые ставни окон подвального этажа, слоями отваливающаяся краска. Шорох пугливых ящериц или беззвучное судорожное дыхание. В соседнем саду шаги Анджелы, босиком среди виноградных лоз, что выше человеческого роста, ее песочно-загорелые ноги и их пение блуждают по саду и пропадают в винограднике. Пение ног. Прибегают дети, запыхавшись: «Гляди, что у нас! (Ирис с темно-синими обнаженными остриями бутонов.) — И вот еще, смотри!» (Нашли в бассейне, из которого спустили воду: стрелу от лука, которую давно потеряли, заржавелый свисток.) И ты летишь мне навстречу, срываясь с каменной скамьи. Твой стройный загар трепещет вокруг меня. Твоя доверчивая тяжесть. Кофе на каменном столе, самолет летит в Рим — откуда? Чистый воздух: море, наполненное всемирным движением, воздух, в котором высятся обелиски кипарисов, ветвятся миндальные и персиковые деревья, воздух, который способен унять жару. Море воздуха, населенное и многолюдное: с вереницами громко гудящих автокаров фирм «STEFFER» и «ZEPPIERI», с приливами и отливами звука моторов, с пением садов, с радиоуютом, который льется над головой из невидимых окон. Видны лишь фрагменты стен, сквозящие сквозь листву, углы вилл, увитые зеленью и — воздух. Воздух, который все счастливо вмещает в себя, в котором устремляются ввысь растения.
Перед тобой бумага, а стол залит солнцем. Ты сидишь безмятежно. Под окном сияют белизной колонны заросшей зеленью крытой галереи, они притягивают твой взор к вазе у склона холма, где оканчивается наш сад. Они никуда не манят тебя. Их сияние не указывает путь к бегству.
Слева игольчатый водопад кипариса. Его зелень, вся в брызгах серебристых шишек, как небосвод (она так и стоит у меня перед глазами, не отпускает, эта косматая кипарисовая борода, встопорщенная навстречу небу), а дальше, за кипарисом, могучая агава, прохладные клинки ее широко раскинувшихся щупалец угрожают, охраняя качели, которые бесхозно болтаются, всеми покинутые, и веревка почти перетерлась.
И пение ног Анджелы в винограднике.
Поездка в зеленом кожаном полумраке рейсового автобуса. Смутный запах старости и кожи. Маленькие оконца, пыльные занавески, их никак не отодвинуть до конца. Высокие скрипучие сиденья, твердые, блестящие перекладины на сиденьях и такие же металлические стойки в проходе. Кондуктор в коричневой форме и в сдвинутой на затылок фуражке, он спокойно пробирается по салону даже тогда, когда автобус немилосердно трясет и швыряет из стороны в сторону. Не проронив ни слова, берет деньги и сдает сдачу — он выгребает из сумки пригоршню мелочи и бросает ее поверх оторванного билета. Расслабленная свобода этих автобусов на приволье маршрута. Возвращающее к действительности пронзительное рыдание автомобильного гудка, который отважно пробивает себе дорогу, на самых высоких нотах. Это затаенное чувство бытия, когда ты просто сидишь и едешь. Свободные люди, как они разговаривают, как оборачиваются. Ничем не отягощенные, они просто часть всего этого. Когда последний поднимается в салон по откидной лесенке, автобус трогается; хлопая, складывается откидная ступенька, едва с нее сошел последний пассажир — и поехали, да здравствует дорога. Ветер. Не стоит топтаться на одном месте.
Хорошо бы, чтобы у автобуса был корабельный шверт, а то его так мотает из стороны в сторону.
А тогда я поздно вечером еще отправился в магазин. Чтобы срезать, пошел по тропинке вдоль заросшего зеленью ручья. Мимо мусорных куч, банок, бутылок, битой посуды, старых башмаков. Странно, страстно светился воздух, напоенный благоуханиями, расцвеченный заманчивыми огнями, все дрожало и таяло, исходя дрожью. Во время спуска по склону летучие мыши пугливыми комочками пролетают над самой головой. И этот мучительный, прекрасный свет. Внезапно небо и земля разорваны молнией, и не успел я добраться до той улицы, где все магазины (прямая, как стрела, улица, возникающая вдруг, без всякого предупреждения, базарная улица, на мраморных табличках каких только имен не встретишь, колокольчики на цепочках у входа в магазины, где продают кур, яйца, баранину, свинину, телятину и говядину, лавки пряностей, называемые «дрогериями»…), не успел войти в магазин: серебряный шквал, металлические градины, бешено взорвавшаяся красота. Встал внизу, в зале, где вина; пузатые бочки, столы темного дерева, на скамьях вплотную сидят люди — ты словно во чреве исполинского зверя, кисловатый запах от забрызганного вином камня и дерева. На улице хлещет. Ожидание у врат ада, когда смилостивится погода, а там барабанная дробь капель, неистовство. Земля вдруг размякла и потекла, потоки стекают из переулков, мраморная сырость, все, затаив дыхание, благоговейно стоят в дверях, которые распахнуты во всякую погоду. Выбежал слишком рано и помчался домой, уворачиваясь от гранат этой прекрасной грозы, а они то и дело попадали прямо в голову. И вот наконец дома: и наконец на кухне, каменная сырость, сквозняк, призрачный свет; дымящиеся спагетти в большой миске, вокруг дети, боязливые и чинные, глядят на входящего отца.
«Мех форели» — последний роман известною швейцарского писателя Пауля Низона. Его герой Штольп — бездельник и чудак — только что унаследовал квартиру в Париже, но, вместо того, чтобы радоваться своей удаче, то и дело убегает на улицу, где общается с самыми разными людьми. Мало-помалу он совершенно теряет почву под ногами и проваливается в безумие, чтобы, наконец, исчезнуть в воздухе.
Роман «Год любви» швейцарского писателя Пауля Низона (р. 1929) во многом автобиографичен. Замечательный стилист, он мастерски передает болезненное ощущение «тесноты», ограниченности пространства Швейцарии, что, с одной стороны, рождает стремление к бегству, а с другой — создает обостренное чувство долга. В сборник также включены роман «Штольц», повесть «Погружение» и книга рассказов «В брюхе кита».
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.