Бывший Булка и его дочь - [58]
Погас свет, и началась известная всему миру комедия. Там главную роль играл артист, который умер, когда Лиде было два года.
Она открыла дверь и замерла на пороге.
Было чисто, даже пахло по-особому! Есть такой прекрасный запах, хорошо знакомый каждой хозяйке: когда грязь, сор, пыль из квартиры выгонишь, всё расставишь по местам, влажной тряпочкой пройдёшься…
Но ещё больше Лиду удивила мать. Она сидела на стуле в прихожей. На стул этот садились, когда надо было звонить. Мать никому не звонила, она ждала. Лиду! В руках у неё был сложенный вдвое отцов ремень. Лицо перепачкано тушью и слезами.
— Ты дрянь какая! — глядя на неё сквозь слёзы, крикнула мать. — Я вот тебе сейчас устрою!
Лида машинально сняла пальто. Эти слова, и это сидение в прихожей, и эти слёзы одинокие — всё было так несвойственно её матери.
— Сейчас ты у меня попляшешь!
— Ты что, с ума сошла, так говорить? — сказала Лида удивлённо… а пугаться уже не было сил.
Мать замахнулась ремнём, но тут же из глаз её потекли новые слёзы. Она бросила ремень, села на стул, заплакала, часто всхлипывая и кусая губы. Было в этом что-то театральное и что-то ужасно искреннее.
— Как ты жестока, Лида!
Лида, которая вовсе не знала за собою никакой особой жестокости, вдруг прониклась чувством вины — так сильно были сказаны эти слова. Да и время — одиннадцать почти часов! — любого заставит чувствовать свою вину.
— А что случилось-то, мам?.. — Она больше недели не разговаривала с матерью, и поэтому понятно, что в словах её невольно послышалось и кое-какое примирение и извинение.
— А если ничего не случилось, можно вести себя как придётся?
Лида стояла, повернув опущенную голову несколько вбок — известная поза «виноватых детей». Честно говоря, она просто не знала, что бы предпринять более человеческое.
— У отца завтра операция, тебе понятно?
Мгновенно всё пронеслось перед ней: и его слова, и «Врагу не сдаётся наш гордый…», и стол в операционной, и как они переглянулись там.
— А ты откуда знаешь? — спросила наконец Лида.
— Была там, — сказала веско, словно в чём-то уличала её. Но посмотрела на удивлённое Лидино лицо, поняла. — Он звонил мне, и я зашла, позже…
Некоторое время они молчали.
— Пойдём… Ты есть хочешь? — И, не оглядываясь, мама пошла на кухню, а Лида за ней. — Ты яичницу будешь с колбасой?
Она полезла в холодильник, вынула какой-то свёрток и вдруг опять заплакала, став на коленки, — опасная поза, потому что в полу всегда бывают какие-то гвоздики, а колготы ведь рвутся безбожно!
— Мам… — Лида присела около неё, однако на колени стать не решилась.
— Видишь, я ему купила… — говорила мама, и слова её вздрагивали. — Это делать морс — клюква, это гранатики — ему нужно в кровь, телятина — бульон ему. Я на рынок центральный ездила! — Она словно произносила защитительную речь. — А ты всё думаешь, я его не люблю. Господи! Кого же я люблю тогда?! Я с ним всю жизнь прожила!..
«Всю жизнь…» Даже в таком заплаканном и усталом виде она была и красива и молода, Марина Сергеевна Филиппова.
Так никакой яичницы у них и не получилось. Лида выпила чашку чаю с конфетой — хватит. Не до того… Сходила в ванную, почистила зубы, поводила щёткой по волосам, а сама всё думала о батяньке.
Ей никогда не делали операций, только однажды пломбировали зуб, и она не очень представляла себе, что это такое, не очень страшилась операций. Ей даже скорее казалось, что операция — вроде бы какое-то избавление. Значит, больнице скоро конец.
Но в самой-самой глубине души, где независимо от нас — и даже у самых смелых людей! — находится наш личный завод страха, зажигали огни, раздували печи, налаживали резцы. Знали, что сегодня будет работа в ночную смену.
Лида уговаривала себя как могла. А сердце ныло. И с каждой минутой всё сильнее.
Говорят, если переживаешь за того человека, которому сейчас больно или плохо, ему становится легче. Наверное, это не так. И всё же, когда настигнет нас страшный случай, давайте переживать за своих близких, давайте бояться за них. Вдруг поможет…
Лида расстелила постель, надела ночную рубашку. Шлёпая тапочками, пошла в большую комнату открыть форточку. И тут из своей комнаты её окликнула мама.
Лида вошла, мама была уже в постели. Горела лампа под глубоким колпаком, чуть пахло духами и ветерком. Они, Филипповы, все любили свежий воздух.
— Полежи со мной.
Лида не была рада этой просьбе. Даже пришлось пересиливать себя. Она легла под широкое мамино одеяло. Лежала не касаясь её. Она очень давно не лежала так. Или вообще никогда. С батянькой-то сто раз. Пока была маленькая.
Она чувствовала запах маминых волос, запах её ночного крема и очень слабый запах духов.
— Потуши свет.
В темноте мама нашла под одеялом её руку, тихо притянула к себе. Поцеловала ладонь, потом каждый Лидии палец. Так и хотелось сказать: «Пальчик…» Нет, всё-таки это раньше бывало, только очень давно.
— Никогда больше не смей так делать, — сказала мама очень мягко. — Ты моя дочь, поняла?
Лида вся напряглась, только руку старалась держать как можно свободнее, чтобы мама ничего не заметила.
Прошло время. Теперь Лидина рука лежала совершенно свободно, чуть касаясь маминой щеки. Мама спала. Лида тихо приподнялась на локте и стала смотреть на её лицо. Из окна приходило совсем мало света, и всё же Лида могла видеть, что лицо это не было ни надменным, ни крикливым.
