Бывший Булка и его дочь - [59]
Оно было только озабоченным, потому что и её потайной завод работал сегодня в ночную смену. Меж бровей восклицательным знаком застыла невидимая сейчас морщинка.
Она была на кого-то удивительно похожа, эта спящая женщина. И сердце застучало у Лиды: на меня! Сегодня утром она видела в зеркале то же лицо. Нет, почти то же. Да нет, совсем другое! Но то же.
Странный день. Утром она смотрела на себя. И ночью — снова… как будто на себя.
Она заложила руки за голову и стала думать: о батяньке, о Севе, о маме.
Медленно она подумала о том, что, если б сейчас было не так поздно, она позвонила бы Наде. И если б не так трудно было подняться. И вот она уже как будто звонила… «Надя, я всё поняла…» Что же поняла она? Так трудно разобраться в этом сквозь сны. Выплыло мамино лицо и Севкино. Потом она услышала слова, которые сказала сама себе в метро: «Я права! Почему же я должна прощать их?» И почувствовала, что слова эти отчего-то нехороши. И говорила их, оказывается, не Лида, а чужая какая-то, неприятная женщина.
Она ещё не могла понять в ту минуту, что прощают, как и любят, без всякого расчёта!
Глава 10
Первый раз он очнулся, ещё весь скованный наркозом. Ни одна мысль не шевелилась, и перед глазами была лишь мутная серая дыра. Он глядел в эту дыру, не чувствуя ни боли, ни жажды, которые уже мучили его тело. Только дыра перед глазами, словно лежишь на дне колодца и вода невидимо давит на грудь.
Второй раз он пришёл в себя, как ему показалось, на следующий день, а на самом деле часа через полтора. Боли он всё ещё не чувствовал, только какое-то беспокойство. Мысленно он представил себе, что мог бы пошевелить рукой или ногой, улыбнуться или нахмуриться. Но не посмел этого сделать, а лежал совершенно неподвижно, как мумия.
Глаза его видели теперь на редкость ясно. Казалось, яснее прежнего… За окном, за двойными стёклами рам, тяжело пролетела первая муха. Бывший Булка совершенно ясно понял, что это именно первая весенняя муха. Почти в то же мгновение, словно следом за ней, охотничьим хищным полётом промчалась птица.
И потом снова он забылся. И очнувшись в третий раз, почувствовал себя самым обычным больным человеком. Боль гуляла по его телу, как по собственному дому. А правый бок всё время горел в огне, и нельзя было ни отодвинуться от этого огня, ни переменить положение. Под правой рукой стучало сердце величиною с футбольный мяч.
Он наконец понял, что лежит не в своей палате… Ему говорили, да он забыл: всех оперированных переводят в послеоперационные палаты. А особо тяжёлых — в боксы. И первой радостью его было, что он оказался всё-таки в палате, а не в боксе.
Впрочем, и здесь присутствовала угрюмая, замкнутая обстановка лежачих больных. Они не знакомились да и почти не видели друг друга, а только слышали стоны и жалобы.
На второй день появилась Маринка — в неурочный утренний час, с испуганными прекрасными глазами.
Он испытал одновременно и радость, и тяжесть. Смотрел, как она выставляла на стол какие-то банки.
— Попьёшь?.. Я тебе гранатов нажала.
Он ответил шёпотом:
— Да.
Руки у неё были, как всегда, аккуратные, пахли свежим маникюром. Только на кончиках пальцев, у самых ногтей, несмываемо чернел въевшийся гранатовый сок. Бывший Булка хотел приподнять голову, чтобы поцеловать эти пальцы, — боль длинной плёткой стеганула его по боку и куда-то вглубь, под мышку.
Он сумел не застонать. Но, видно, лицо его сделалось таким, что Маринка тотчас сказала:
— Что?.. Больно?
Он хотел улыбнуться и не смог.
— Пей сок… — она его всё ещё никак не называла. Обычным «Николай» как-то язык не поворачивался. А звать его «Коля» или «Коленька» она не умела.
Пробыла она недолго; уходя, ткнулась губами и носом в его небритую щёку, но Бывший Булка уже не решился двигаться, лишь улыбнулся и посмотрел на неё как только сумел нежно… А после её ухода долго лежал с закрытыми глазами, отдыхал.
В животе бедокурил гранатовый сок. Как потом узнал Бывший Булка, гранаты сразу после операции нельзя.
Приходил Павел, его хирург. Смотрел температурный лист, кивал, подмигивал. Глаза его при этом оставались внимательными, как у шахматиста. Хирургическая сестра под его надзором меняла на ране тампоны.
На пятый день, когда он впервые сел на кровати, вдруг вошёл Павел, словно только и ждал этой секунды. Вид такой, будто пять минут назад выиграл первенство мира.
— Сидишь? — сказал он. — Молодец. А пора ходить!
Бывший Булка сделал гримасу: мол, где уж нам…
— Нет, милый, так у нас дело не пойдёт! Был поединок — это законно, ты ранен, соболезную… Но дуэль-то выиграна! Ткани у тебя чистые, мне сейчас анализ показывали! Так что распиваем с тобой поллитру!
Бывший Булка растерялся и задним числом испугался: ну конечно, ведь могли же быть метастазы… И от растерянности этой он ляпнул невпопад:
— Я вообще-то… не пью…
Павел засмеялся счастливым смехом:
— Ужас, до чего же ты правильный! Я, между прочим, тоже не пью!
Он внимательно осмотрел рану. На минуту глаза его вновь стали серьёзными:
— Сильно болит? — Но в голосе чувствовался подвох.
— Да нет, — ответил Бывший Булка не очень уверенно.
— И не может болеть! Потому что как операция сделана! Филигрань! — Он снова полюбовался Булкиной раной, словно перед ним была картина какого-нибудь Шишкина. — А то некоторые любят, — продолжал он задумчиво, — любят так называемое «с запасом». Полчеловека отрежут — это у них с запасом!.. А ты у нас мужчина молодой. Это всё тебе самому пригодится.
