Бюст на родине героя - [49]

Ехали на этом же «козле» за город, на дачу, ехали той же компанией: Артем, Стас, я и Левушка за рулем. Гнали от души, за сто. Инспектор из лютого подмосковного дивизиона тормознул Левушку и отобрал у него права. Стас, как всегда, виртуозно вел переговоры, а виновник стоял поодаль, глядя в землю и ковыряя в ней носком ботинка. Наконец умиротворенный инспектор протянул ему документы и заметил напоследок — так, для порядка, — мол, возвращаю вам, товарищ водитель, права, а вы уж впредь не превышайте скорость, и вообще не грех бы машину помыть. Левушке бы благодарно кивнуть, схватить права и дуть с места происшествия. А он тяжело посмотрел на инспектора и брякнул: «А пошел ты на хуй!» За свою принципиальность Левушка на пару месяцев лишился прав, и одному Богу ведомо, сколько стоило нам труда и денег получить их обратно.

Эта печальная история еще свежа в нашей памяти, поэтому Артем, ни слова не говоря, запихнул Леву на водительское место, мы мгновенно расселись, и «козел» тронулся, смачно стрельнув выхлопной трубой. Левушка, по своему обыкновению, хорошо взял с места, и вот мы уже понеслись по шоссе, обгоняя «волги», «жигули» и иномарки.

Споро шел наш «козел», даром что неказист. Но есть, как ни обидно, машины и помощнее, и побыстрее. Сзади требовательно погудели, да не по-нашему, а как-то пронзительно и угрожающе. Я обернулся и увидел горящие фары прямо на хвосте нашего «козла». Еще раз гуднули и еще. Ох как не хотелось уступать дорогу, но сила силу ломит, а скорость — скорость. Левушка матюгнулся в усы и взял вправо. И мимо нас, словно «козел» встал на месте, просвистел «гранд чероки» с теми же нью-йоркскими наворотами, только не темно-синий, а темно-вишневый.

Я успел заметить рядом с водителем благородную голову своего знакомца — высокого, а за его спиной — женскую головку. И мне показалось, скорее всего, только показалось, что эта головка мне тоже знакома — та самая головка, которую, не ровен час, могли оторвать по моей вине.

Я и прежде, в тинистые, подернутые зеленой ряской времена, возвращаясь домой, в Москву, после недельной отлучки, поражался и радовался истинным и мнимым переменам. Меня умиляли сущие пустяки: по-новому оформленная троллейбусная остановка на Тверской, вспыхнувшая на знакомой крыше неоновая реклама, подросший в мое отсутствие на этаж строящийся на выселках, где я живу, дом. К радости примешивалась легкая обида: надо же, мой город жил без меня, и вроде бы даже неплохо. А с недавних пор в голову полезло совсем дурное — вот не станет меня, но все равно будут подыматься этажи, загораться рекламы, ходить по улицам молодые длинноногие бабы в юбках, каких при мне не было, в общем, отряд не заметит потери бойца…

Вот и сейчас всего месяц не был в Москве, а казалось, что Ленинградский проспект, Тверская, Садово-Каретная изменились до неузнаваемости: понаставили палаток-ларьков, что-то сломали и обнесли забором, а забор облепили яркими рекламами, знакомый с детства дом покрыли зеленой вуалью — не иначе за переделку взялись умельцы-турки. А тут еще Артем со Стасом наперебой подкидывают городские новости.

С т а с. Слушай, в палатке на Никольской, рядом с ГУМом, сидельцы выставили во-о-т такой член из пластика.

Я. Ну да?!

А р т е м. Сами видели. Несказанной красоты вещь: розовый, в натуральную величину.

С т а с. Ну уж не совсем чтобы в натуральную — на свой-то давно последний раз смотрел? То-то же. Раза в полтора больше — на зависть кавказцам.

А р т е м. Почему кавказцам? Зачем кавказцам? Всем крещеным и некрещеным.

Л е в а (с каменным лицом, не отрываясь от дороги). Обрезанным и необрезанным.

Пошли-поехали, ерники…

Я. И что, покупают?

Стас. Врать не стану, при мне не брали. Но дамочки смотрят, облизываются.

Л е в а (мне). Могу поставить оптовую партию. Но не меньше тысячи штук. Берешь?

Я. П-о-о-шел…

Милые вы мои, как же я по вам соскучился, по рожам вашим и голосам, по ленивому московскому стебу, по розыгрышам и подначкам, по чуши, которую вы несете с самым серьезным выражением, по вашей перманентной готовности помочь, отдать последнее и тут же разыграть, одурачить, сделать козу. И как не хватает здесь Шурки, чтоб подхватить шутку, развить ее, довести до абсурда. Нас четверо плюс он, Шурка, это и был костяк нашего испытанного временем, несгибаемого банного политбюро.

Я (вслух). Все в сборе, кроме Шурки. Кворум.

Л е в а. Назвался членом — иди на пленум. Собрали кворум — отдули хором. Чем Шурка-то занимается?

Я. Скелетами торгует.

В с е (хором). Ну да?!

Трясущийся на московских ухабах и колдобинах «козел» — не лучшее место для подробного и обстоятельного рассказа, которого ждали от меня мои самые близкие люди, тем более что я, словно впервые попавший в Москву иноземец, то и дело вскрикивал: «А это что?» В общем, разговор наш перепрыгивал с одной темы на другую.

Стас сказал, что в моем издательстве обвальное сокращение и я запросто могу остаться на улице. Неприятная новость, но переживу. Левушка тут же пообещал взять меня к себе на автобазу, он, между прочим, там человек не последний, ее начальник.

Я спросил у Славика, что у него с академической задолженностью, и мой сынок, гордость моя, не без достоинства ответил: полный порядок — все раскидал, папаня. Стас тут же пробурчал что-то насчет яблока и яблони.