Бюст на родине героя - [50]

Да, а что с баней, в сауну-то ходите? Какая там сауна?! Федор Федорович зарегистрировал фирму «Здоровье» и лупит теперь столько, что потеть начинаешь, едва услышишь цену, — никакая сауна не нужна. Беда!

Вспомнилось, что Артюша аккурат перед моим отъездом стал появляться на людях с длинноногой блондинкой-манекенщицей. Как роман-то развивается? А никак, отвечает Артюша и делает несчастное лицо: «Не взяли Артема в депо». Я не перечитывал ту великую книжку со школы, но твердо помню, что Артемом звали старшего брата Павки Корчагина. Наш Артем любит повторять эту фразу и утверждает, что точно цитирует классику, — поди проверь. Впрочем, жалуясь, что не взят в депо, Артюша чаще всего просто брешет: он, красавец и дамский любимец, отказа не знает, можно сказать, все депо для него открыты. Кокетничает, мерзавец.

Между тем мы уже почти приехали. Промчались по проспекту до последней станции метро — отсюда видна кольцевая автодорога, развернулись и ушли в жилой массив. Пошла череда одинаковых многоэтажек улучшенной (по сравнению с чем?) планировки, по-осеннему тоскливые голые деревья, развезенная по асфальту глина, переполненные мусорные баки, сиротливые машины, скучившиеся на узких тротуарах. А вот и моя одноподъездная башня, вот и мой старичок «москвич», на всякий случай — береженого Бог бережет — стреноженный, хитроумно обездвиженный мною перед отъездом.

Я дома.

Мы уже входили в подъезд, когда меня окликнули. Оглянулся — сосед Гоша, в ватнике и обвисших на коленях трикотажных тренировочных штанах, возится в своем «жигуле» семьдесят какого-то года выпуска. Колоритнейшая личность этот Гоша, доложу я вам. Профессор юриспруденции, разочаровавшийся в советском праве и, как он сам говорит, ушедший из него влево: в своей квартире он выгоняет тюльпаны к великому всенародному празднику Восьмое марта и продает их на рынке. Я зову его цветоводом-мичуринцем.

— С приездом, сосед! — крикнул мне профессор Гоша, высовывая голову из-под капота.

— Здорово, мичуринец! — ответствовал я. — Как луковицы?

Гоша распрямился и, приложив черный от машинного масла палец к губам, скорчил страшную мину — его деятельность на ниве цветоводства известна всему дому, но гриф «совершенно секретно» еще не снят. Я понимающе закивал головой: мол, все понял, больше ни слова.

— А я тебя, сосед, давно поджидаю. Тут на прошлой неделе у тебя делали уборку, я и спросил, когда хозяина ждать. Сказали, вот-вот прибудет. Как съездил-то? Как там Америка?

Я насторожился. Убирать мою квартиру никому не поручалось, да и ключи я никогда никому не оставляю. Ну разве что Артюше Косову — когда ему негде уединиться с очередной подружкой.

— Кто делал уборку? Ты ничего не перепутал?

— Да нет. Я как раз к машине спускался, а они твою дверь отпирали — мужчина и женщина, очень миленькая, я еще тебе позавидовал. Приветливые такие…

Не дослушав Гошу, не рассказав ему, как там Америка, не удостоверившись даже, что с луковицами все в порядке, я взбежал на третий этаж и вставил ключ в замочную скважину.

Времена нынче наступают тревожные, давно пора укрепить дверь и врезать новый, приличный замок — так поступают нынче все серьезные люди, но я тот еще разгильдяй, к тому же убежден, что брать у меня в квартире нечего. С полоборота ключа я отпер разболтанную дверь и шагнул в крохотную прихожую. Мои спутники стояли у меня за спиной.

У меня типовая из типовых однокомнатная квартиренка. Открыв входную дверь, сразу обозреваешь все свои владения: десятиметровая (предмет всеобщей зависти) кухня справа и двадцатиметровая жилая комната слева — как две неравные штанины. Когда несколько лет назад я сюда въезжал, планировал порушить стену между комнатой и кухней и создать единое пространство обитания. Я тогда и не ведал о существовании жилищ, вроде Барбиной студии, поэтому считал себя пионером-квартиропроходцем и очень гордился своей идеей, однако до реконструкции руки не дошли, и перегородку я так и не снес. Ограничился тем, что побелил все стены, а ванную комнату выкрасил в черное — по-моему, красиво.

Итак, я вошел в квартиру и включил свет — уже смеркалось. Бросил взгляд на кухню и увидел, что светлый блестящий линолеум покрыт отпечатками ног. Натоптали сильно. Сомнений не было: в квартире без меня побывали.

Холостяцкая жизнь действует на людей по-разному. У одних она формирует неряшливость и полное пренебрежение к своему быту, у других — гипертрофированную, нездоровую тягу к стерильной чистоте и образцовому порядку. Пожалуй, я ближе ко вторым. Я не то чтобы особенно забочусь о чистоте своего жилья, нет, порой не мету и не вытираю пыль неделями, но не переношу, когда что-то не на месте, и испытываю едва ли не физическую боль, если мой гость, достав с полки книгу и полистав, небрежно бросит ее на диван, хотя стараюсь не подать виду, что страдаю. Кухонные табуретки должны быть задвинуты под кухонный стол, прочитанные газеты — запихнуты в газетницу, книги должны стоять на полках ровно — корешок к корешку, а бумаги на письменном столе — лежать ровными стопками, ни в коем случае не наперекосяк, а непременно параллельно краю стола. Полагаю, что эта дурь — примета надвигающейся старости, но ничего не могу с собою поделать. А в остальном, поверьте, я вовсе не педант.