Бюро слухов - [23]

Она представляет, что почувствует на его похоронах. На похоронах мужа. Прижимает руку к сердцу и оставляет ее там. Оно все еще бьется.

Мартин Лютер говорил: Вера находится под левым соском.

37

А потом они снова ссорятся. Он снова говорит «мы» о себе и Другой. Жена уходит из дома среди ночи и едет в отель. Берет такси и отправляется в «Холидей Инн Экспресс» на другой конец города, потому что ей противна мысль, что она будет спать у кого-то на диване в гостиной и видеть чужих мужей. Чужих детей. Она записывает свое имя в журнале регистрации и смотрит на себя словно со стороны. Ей хотелось, чтобы он что-то почувствовал, когда она захлопнула дверь, но почувствовал ли он хоть что-нибудь?

Она даже не взяла с собой зубную щетку. Или книгу. Или снотворное. Включенный телефон лежит на тумбочке. Он не звонит. Она пишет сообщение, говорит, где находится. На случай, если я ей понадоблюсь, добавляет она. И ничего. Ничего. Жена ждет, смотрит на дверь, словно та может открыться. Слышит звук, который издает она сама – тихий то ли плач, то ли колыбельная.

Я в отеле, думает она. А в отеле можно все. Она открывает все ящики в тумбочках и шкафах. Что она ищет? Пистолет? Иголку? Ходит от кровати к стулу, от стула к столу, но мысли мельтешат и не хотят останавливаться.

На рассвете она снова выходит на улицу, вызывает такси. Таксист принимает ее за проститутку. Улыбается ей в зеркало заднего вида. Она говорит, что должна успеть домой до того, как проснется дочка. Он нажимает на газ и несется по пустынным улицам, чтобы она успела.

Но на самом деле неважно, когда она вернется. Он спит, а проснувшись, даже на нее не смотрит. «Ты ушла, – бормочет он. – Ты ушла». Они снова ссорятся шепотом, потом он встает и одевается. Что-то в его глазах заставляет ее вздрогнуть. «Ты же не к ней идешь?» – спрашивает она. И по его лицу понимает, что да, именно туда он и собирался. Впервые она вытаскивает запрещенный козырь – имя дочери. «Уходи, если хочешь, но только не так. Уйдешь так – и она от этого не оправится».

Что она имеет в виду под этим «так»? Так – с дрожащим лицом и руками, со взглядом, как у затравленного зверя? Она кладет руку ему на плечо, но он ее стряхивает.

Приходит няня, уводит дочку. Жена звонит философу; тот сразу приезжает. Она ждет его на улице, и ему приходится ее поддерживать, чтобы она не упала. С другой стороны улицы на них равнодушно взирают какие-то пакистанцы. «Оставь его у себя, – просит она. – Всего на одну ночь. Не дай ему уйти. Обещай».

Философ разрешает мужу переночевать у себя в квартире. Дивана у него нет, поэтому они с мужем едут в «Икею» и покупают раскладушку. Как в ситкоме, думает жена, когда он ей об этом рассказывает. Но когда звучит закадровый смех? В магазине, когда они выбирают раскладушку, или потом, дома, когда собирают ее по инструкции?

Теперь-то ясно, почему он захотел уйти. Две женщины, обе на него злятся. Чтобы осчастливить одну, достаточно сесть на метро, поехать на другой конец города и постучаться ей в дверь. Чтобы осчастливить другую, нужно долго носить власяницу, сплетенную из ее собственных волос.

38

Звонит ее бывший парень. Мол, хочет поговорить. Они встречаются в парке на скамейке. Она всю ночь не спала, думала, проговаривала про себя, что ему скажет. «Ты отлично выглядишь, – говорит он. – Потрясающе, на самом деле». В последнее время все ей это твердят. Что она «вся светится», «вся сияет». Она не говорит, что ходит на йогу. Йога вообще ни при чем. Просто у нее пелена спала. Хотя нет, ладно, может, йога и при чем. Но про пелену говорить между делом как-то не с руки. Она улыбается. Он садится рядом, их колени почти соприкасаются. Они говорят о всякой ерунде. С ним интересно и весело, как всегда, а теперь – неожиданный плюс – он еще и бросил наркотики. Прохожие гуляют с собаками. Красиво падают листья. Жена намекает на свою ситуацию, сначала с недомолвками, потом уже прямо. Она рассказывает, а он смотрит на нее, улыбается, смеется, потом внезапно отводит взгляд. Может, она слишком быстро тараторит и ее руки дрожат? «Мое сердце как бумажный пакет, – говорит она. – Понимаешь?» Она видит разочарование на его лице; она не такая, какой он ее считал. Что это – страх? Жалость? Она приказывает себе замолчать. Он нервничает, хочет скорее уйти – наверно, на собрание «Анонимных наркоманов». «Мне, наверно, тоже нужен спонсор», – говорит она. «Так все говорят», – отвечает он. Они встают. Долго идут к метро. Она могла бы пойти другой дорогой, свернуть на другую улицу. Кто-то другой так бы и сделал, ушел изящно, помахав рукой. Но нет, они вместе заворачивают за угол, и это ужасно; вместе проходят арку, скамейки, газетный киоск, и это ужасно. «Ну ты береги себя», – говорит он, а она отшатывается в сторону. На эти дома больно смотреть. Дурак, думает она. Вокруг деревья и вода. Газон, на котором слишком много людей. Она идет по парку и чувствует себя хрупкой, как хрустальная ваза. На открытом пространстве ее преследует чувство незащищенности. Я отдаю себя на милость всех стихий, думает она.

Кафка говорил: Я пишу, чтобы закрыть глаза