Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения - [209]

На взгляд поверхностного наблюдателя, при росте материальной культуры человеческая психика только обогащается, но не меняется в основных свойствах. Приобщенная к техническим завоеваниям цивилизации душа остается той же, но с более развитым рассудком, с большей многогранностью чувств и желаний. Однако, более глубокое наблюдение показывает, что это не так.

«В истории человечества в девятнадцатом и в двадцатом веках, – справедливо говорит наш философ Бердяев, – произошла величайшая революция, какую только знала история: кризис человеческого рода, революция, не имеющая внешних признаков, приуроченных к тому или другому году… Победоносное появление машины есть одна из самых больших революций в человеческой судьбе. Мы еще недостаточно оценили этот факт. Переворот во всех сферах жизни начинается с появления машины. Происходит как бы вырывание человека из недр природы, замечается изменение всего ритма жизни. Ранее человек был органически связан с природой… Машина радикально меняет это отношение между природой и человеком.

Она становится между ними, она не только по видимости покоряет человеку природные стихии, но она покоряет и самого человека; она не только в чем-то освобождает, но и по-своему порабощает его. Какая-то таинственная сила, как бы чуждая человеку и самой природе, входит в человеческую жизнь, какой-то третий элемент, не природный и не человеческий, получает страшную власть и над человеком, и над природой».

Совершенно правильно приведенное указание Бердяева на отрыв от природы, произведенный машиной в жизни цивилизованного общества.

Но этого мало. Помимо отрыва от природных условий машина отрывает человека и от его собственной духовной культуры. Будучи сама результатом деятельности человеческого духа, она в периоды особенного своего развития легко нарушает гармонию между телом и духом. А между тем и тело, и душа культурного человека одинаково осложнены добавочными материальными и духовными ценностями, и только при их равновесии возможна истинная полноценная культурная жизнь, поднимающая людей на достойную высоту над всем живым на земле.

Однако, чтобы всесторонне выяснить этот вопрос, заглянем на время вглубь далеких минувших тысячелетий.

29. Первичный человек

Это был мистически-жуткий момент в истории человечества: вступление дикого первичного человека на путь искусственной культурной жизни.

Какие причины побудили его на этот шаг, несвойственный всему остальному миру живых?

Как мы знаем, научное приличие требует, чтобы при рассмотрении существования первичного человека не было никаких «предвзятых» религиозных предпосылок: ни Адама, ни Евы, ни первоначального рая, ни грехопадения. Современное естествознание, начиная с Уоллеса и Дарвина, не допускает биологического выделения судьбы человека из судьбы всего остального животного и растительного царства. Человек должен быть подвержен тем же законам естественного отбора, каким обязаны следовать все остальные организмы на земле: происхождение сложного из простейшего, случайное приобретение благоприятных признаков и наследственное закрепление их. Словом – эволюция не имеет своей цели, не имеет и своего внутреннего смысла, будучи игрой слепых случаев; в этом ее величие, по мнению адептов науки.

Хотя, казалось бы, почему бессмысленное более естественно, чем осмысленное?

Не обладая подобной научной стыдливостью перед допущением религиозного толкования вопроса о появлении и предназначении человека на земле, я все-таки думаю, что религия в данном случае нисколько не противоречит науке, а в значительной степени только углубляет ее.

Разумеется, не дело палеонтологии заниматься тем живым миром, который существовал до грехопадения. Но если палеонтология даже в самых древних своих находках встречает разнообразие видов, то это нисколько не подтверждает теорию Дарвина, а наоборот. Если бы наука шла не по атомистически-материалистическому пути, на котором образовалась презумпция выводить сложное многообразие из простейшего однообразия, то она могла бы прийти к заключению, что основные виды существовали с самого начала появления жизни на земле. Это, быть может, чудо. Но принципиально таким же чудом нужно считать и ту простейшую живую клетку, которую наука волей-неволей должна признавать.

Таким образом, ни доказать, ни отрицать того, что живой мир на земле был когда-то и разнообразным, и благословенным, научная мысль не в состоянии. Единственно что она может констатировать – это остатки древнейшего животного или растительного царства и доисторического человека (одичавшего после грехопадения, прибавим мы от себя уже не научно).

Какими же данными располагают антропопалеология и археология доисторических эпох о нашем диком предке накануне перехода его из животного состояния в первобытно-культурное? К какой доисторической расе принадлежал он? Едва ли был он тогда «хвостатым четвероногим животным, ведущим древесный образ жизни», как определяет Дарвин первичного человека. Просто был это homo férus326, как его называет Линней, тот homo férus, вслед за которым появились синантроп, человек содойский, родезийский, неандертальский или гейдельбергский.