Была не была - [4]
И мама сидела — ни словечка, а не мешала. Не гордилась, что взрослая и что комната такая вся — просто блеск! Смотрела на Джека-щенка и улыбалась.
Мальчишки уселись на пол, раз уж он такой чистый; щенок походил-походил и прилег посередке. А пианино — то самое, Тошкино пианино — было раскрыто. И белые ноты раскрыты.
— Тош, сыграй, — сказал Алька.
— Не хочется, — неуверенно так ответила.
И мама попросила:
— Почему, Тоня, сыграй. Вот то, что вчера учила.
Тошка спорить совсем не стала. Села на кончик стула, легко махнула руками…
Пока не привыкли, мешало, как бегают пальцы, как она гнется то вправо, то влево, отбрасывает косу (тогда еще коса была), а потом уж это все неважно. Потому что играла хорошо.
И все от этого проступало — и теплая весна, как она стемнела за окном, и где-то внизу их общий тополь, и что они все вот здесь, вместе, заодно, точно взялись за руки…
Было им хорошо. Всем было хорошо. Даже тому, кто валялся среди комнаты, подняв лапы, и тихонько поскуливал во сне.
4
— ПО ГАЗОНАМ НЕ ХОДИТЬ —
Двор вдвое меньше делается.
На зеленых скамеечках рассаживаются старушки среди этих цветов. Очень красиво получается. И ребята выходят. Можно уроки поучить. Историю, например.
«Римляне достигли большого искусства в изображении человеческих лиц Скульпторы передавали даже характер человека…»
— Я ей говорю — на что мне твои знакомые? А она: «Не к вам ходят». — Как же, — говорю, — не ко мне, Квартира-то общая. Ну ей и крыть нечем.
Тут история, там история — одна интересней другой.
«Дела божественного Августа». Божественный Август — император…
— Чулочки капроновые носит!
— Это уж от родителей… Не давали б денег…
«Деньги за земли, которыми я наделил солдат…»
— Мой фант! Мой! — Это малыши орут. — Даю тебе в лодочку Нинку, Валерика и Женю. Кого утопишь, кого на берегу, кого с собой…
— Женьку утоплю, Валерика — на берегу…
«Что можно сказать о могуществе Августа?»
Деньги он кому-то дал… На чулочки, что ли…
— Пошли, Володь, — говорит Алька. — Все равно учить не дадут.
— Идем.
Они постояли на тротуаре, в тени дома. Во дворе есть и тень и солнышко — кому что нравится.
Алька закурил.
— Охо-хо, — осудили со скамеечек. — Молодежь!
— Пошли воду пить, — сказал Алька. Он звякнул медяками. У него всегда мелочь в кармане.
— Володя! — Это тетя Лида заметила его с Алькой. Воспитывает.
— Сейчас.
Но тут из Гогиного окна донеслось зычное шипение. Включили, значит, магнитофон. У Гогиного отца, журналиста, чудные пленки есть. И вот не то запел, не то заговорил человек:
Володя и Алька переглянулись.
— Охо-хо, взрослые люди чем занимаются! — Эта из цветника, где скамеечки. — И дети слушают.
— Потом дивимся, откуда озорство!
— Володя!
— Иду!
Истошный все же голос у тети Лиды. И очень уж содержательный, Вот сколько содержит:
«Я забочусь, заменяю мать.
Я устала.
А он опять с этим хулиганом».
Это не считая обычного «пора обедать».
На скамеечках сочувственно притихли. Там понимают: вот старается женщина, а мальчишка вольничает. Был тихий, теперь грубит. Потому что в плохой компании.
— Володя!
Перекидывается мостик понимания от скамеечек к окошку. Тетя Лида на этом мосту — в мученическом наряде.
— Володя!
Она на виду у всего двора. Для них, для соседок, надрывает она свое дорогое горло. А не для Володи. Что он ей.
У, крикунья!
5
— Бери хлеб или деньги, — сказал Алька, — поехали в Измайлово. На все воскресенье.
Володя — по лесенке, на свой третий — зырк-зырк по полкам буфета — пусто, в ящике трешник — хорошо! А где же отец?
Захлопнул дверь и вниз по перилам.
— Все в порядке!
— Не поскупился твой старик, — не то одобрил, не то осудил Алька.
Володя промолчал. И они пошли. И солнце пошло с ними: подсушивало землю в выбоинах тротуаров, прыгало зайчиками из окон. Всюду свет!
Автобус был свободный, и кто ехал в нем — тоже, конечно, в Измайлово. Куда же еще?
— Я ножик взял, — сказал Алька. — Ножик был охотничий, «лиса», на рукоятке зверь вырезан.
— Ты ходил на охоту? — спросил Володя.
— У, сколько раз. С отцовым братом. Он под Калугой живет. — И замолчал. Потому что за окнами пошли бревенчатые домики с палисадами, и там все зелено — будто на какой юг приехали.
С Алькой было уверенно. Он и молчал хорошо. Глядит в окно и молчит и думает. Володе тоже так нравится. А то Гога заведется рассказывать — не хочешь, а слушай. Или Леха с Ленькой начнут возиться…
— Пошли! — Где сойти, Алька тоже знает: автобус остановился у леса. — А лес-то был разноцветный, что ни куст — то разные листья — зеленый куст, беловатый, даже коричнево-красный. Там были большие деревья и, может быть, даже звери… Трава поднимала землю, прорезала сухие листья. Пахли кусты смолою. Пахла трава травою. А земля — свежо и настырно землею, землею!
— Стоп! — сказал Алька и кинул раскрытый нож. Нож застрял в толстой коре березы. И вдруг — кап-кап, кап-кап по сухим листьям.
