Буян - [115]
Арестованных перегнали в другую половину дома, и начался тщательный обыск. Из подземелья вытаскивали оборудование мастерской взрывчатки, бомбы, винтовки, револьверы, паспорта, устав дружины и самое страшное — нелегальные явки по губернии.
Это был полный провал.
…Уже рассветало, когда изнуренный ночным бдением Евдоким прибрел на Казанскую улицу. Впереди происходила какая-то суета: не то кто-то уезжал и его провожали, не то похороны затеяли спозаранок. Люди в черном, похожие на факельщиков, сновали от двора до кареты посреди улицы, поддерживая кого-то под руки. И тут появился Шура Кузнецов: его вели со связанными за спиной руками. У Евдокима перехватило дыхание и ноги точно примерзли к мостовой. С трудом перешел на противоположную сторону улицы. В сумятице мыслей — одна, как острая молния: выручить друга! Выручить, как выручал других! Но как справиться одному с целой оравой жандармов? Ах, беда, беда! Позвать товарищей? Где Череп? Где Чиляк? Где Сашка Трагик? Где Фролов с его бомбами? Никого. Помочь нечем. И на месте стоять нельзя: жандармы уже смотрят в его сторону.
Дрожащими от напряжения руками Евдоким надвинул шапку до самых глаз и, шатаясь, пошагал мимо серых домов с наглухо запечатанными ставнями окнами, мимо черного полицейского фургона, мимо своих арестованных товарищей. Старался идти вразвалочку с видом запоздавшего гуляки. Над городом занимался белый день. Белел снег под ногами, а ногам Евдокима идти было некуда. Плутал малолюдными улицами, думал. Веки стали тяжелыми, покалывало глаза. Во всем теле тошнотная истома от голода и бессонницы. Подался на Хлебную площадь, где торговки с лицами, нахлестанными студеным верховиком, продавали съестное. От сбитня и горячих беляшей совсем разомлел. Поспать бы теперь, да куда пойдешь? К Шуре Кузнецову ход закрыт, к отцу в Буян — тем более. К Саше Трагику или, скажем, в гостиницу лучше не показываться. Разве что в какую-нибудь ночлежку завалиться? Вспомнил про ночлежный дом Судакова, где брали недорого, а главное — паспорта не спрашивали. Сунулся было туда, а там у ворот все тот же, черный фургон. В течение дня много раз встречался зловещий экипаж, крейсировавший по всей Самаре.
Намотавшись так, что уже ноги не держали, Евдоким решил все же поспытать счастья еще раз и направился на улицу, где жил Сашка Трагик. Заходить прямо в дом было рискованно: кто знает, благополучно выбрался Коростелев из «народки» или влип в историю.
Евдоким принялся прохаживаться поблизости, авось кто-либо выглянет на улицу: за водой пойдет или в лавку. Кажется, совсем недавно гулял он здесь с Аннушкой… Теперь все стало серым, унылым. С перекрестка дом Коростелева виден хорошо, но там словно все вымерли. Чтоб скоротать как-то время, Евдоким принялся считать в уме верблюдов. Когда число их перевалило далеко за тысячу, из калитки знакомого дома показались две женщины с кошелками в руках. Сердце Евдокима екнуло: одна из женщин была Сашкина мать. Озабоченно разговаривая, они повернули за угол; Евдоким, чуть приотстав, двинулся следом. Так прошагали они улицу, другую, затем женщины стали прощаться. Дальше Сашкина мать пошла одна. Евдоким прибавил ходу и, обгоняя ее, заглянул в лицо.
— Тетя Настя, вы меня помните?
Она прищурилась на него, вздохнула.
— Как не помнить! И зазнобушку твою несчастную помню. Эх, горе горькое…
— Дела у нас, тетя Настя, того….
— Куда уж хуже!.. Если ты к Саше, то дома его нет и не будет.
— А что с ним, схватили?
— М-м… Не знаю.
— Н-да… Многих похватали. Куда ни сунься, везде черный фургон поджидает. Обложили со всех сторон, что тебе волков, деваться некуда. Не посоветуете ли чего, тетя Настя?
— А вы у меня совета спрашивали, когда лезли в самое…. На вот, неси кошелку! И веди меня, как следовает… Не видишь — казаки впереди! — заговорила она сердито и начала прихрамывать.
Не доходя до частной гимназии Беккера, отняла кошелку, велела подождать на улице и скрылась в подворотне. Минут через двадцать появилась опять, дала знак Евдокиму подойти. Пошептались. Затем, сунув ему в руку трешницу, тетя Настя смешалась с прохожими.
…Вечером Евдоким сидел в подвале частной гимназии Беккера. Было жарко. Под котлом водяного отопления гудело пламя, дядя Коростелева Митрий, широкоскулый мужчина лет сорока, то и дело подкидывал уголь в топку, а Александр со своим гостем пили в закутке чай. Перед ними на ящике — жестяной чайник, ломти хлеба, крутые яйца. Коптилка тускло освещала удрученные лица товарищей, обсуждавших события последних дней. Вулканическая жизнь Самары оборвалась, реакции перешла в наступление. Сегодня социал-демократы еще раз пытались устроить митинг в помещении общества приказчиков, но нагрянули казаки и велели публике разойтись. На заявленный протест, что это-де нарушение манифеста 17 октября, пристав ответил:
— То было семнадцатое октября, а теперь двенадцатое декабря.
Позже состоялось нелегальное собрание районных партийных работников, где обсуждался вопрос о переходе всей организации на боевое положение и начале партизанской войны с местной властью. Однако известие о неудаче Московского восстания прервало дебаты. Решено было вернуться в подполье и заняться организацией рабочих и агитацией.
В книгу Ивана Арсентьева входят роман «Преодоление» и повесть «Верейские пласты». Роман «Преодоление» рождался автором на одном из заводов Москвы. Руководство завода получило срочное задание изготовить сложные подшипники для станкостроительной промышленности страны. В сложных, порой драматических ситуациях, партком и профком завода объединили лучшие силы коллектива, и срочный заказ был выполнен.Повесть «Верейские пласты» посвящена возвращению в строй военного летчика, который был по ошибке уволен из ВВС.
Книга о каждодневном подвиге летчиков в годы Великой Отечественной войны. Легкий литературный язык и динамичный сюжет делает книгу интересной и увлекательной.
В этом романе писатель, бывший военный летчик, Герой Советского Союза, возвращается, как и во многих других книгах, к неисчерпаемой теме Великой Отечественной войны, к теме борьбы советского народа с фашистскими захватчиками. Роман охватывает период от начала войны до наших дней, в нем показаны боевые действия патриотов в тылу врага, прослежена жизнь главного героя Юрия Байды, человека необычайной храбрости и стойкости.
Летчик капитан Иван Арсентьев пришел в литературу как писатель военного поколения. «Суровый воздух» был первой его книгой. Она основана на документальном материале, напоминает дневниковые записи. Писатель убедительно раскрывает «специфику» воздушной профессии, показывает красоту и «высоту» людей, которые в жестоких боях отстояли «право на крылья». Также в том входит роман «Право на крылья».
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.