Буян - [117]

Прямо с лестницы — вход в малиновую гостиную, а за ней — в белый зал, где министр Петр Аркадьевич Столыпин встречал гостей. Рядом с ним грациозной башенкой театрально покачивалась его высокая супруга, урожденная Нейдгарт, сестра того самого Нейдгарта, одесского градоначальника, которого бывший премьер Витте снял с поста за всяческие непривлекательные делишки. Прошло недолгое время, и Витте сам был смещен царем. Вместо него председателем Совета Министров назначили Горемыкина, а министром внутренних дел — Столыпина.

За белым залом помещалась столовая, внешне похожая на Грановитую палату в Кремле, но только гораздо меньших размеров, поэтому обеденный стол был накрыт в следующем за ней продолговатом зале. Кошко залюбовался убранством стола, особенно ему понравились вазы с букетами золотистой мимозы. Тонкий запах ее разливался по всему помещению. От богатых хрустальных люстр исходил сплошной ослепительный блеск.

Зал заполнился гостями. Среди них были товарищи министра, директора департаментов, несколько генерал-губернаторов и человек пятнадцать губернаторов. За столом слева от Кошко сидел знакомый ярославский губернатор граф Татищев, справа — вологодский губернатор Хвостов, о котором говорили, что это деятель из молодых, да ранний… Все они были приглашены, видимо, неспроста.

Шампанское стали подавать с первого же блюда, что не мешало, впрочем, желающим пить и другие вина. Предлагать тосты не полагалось, ели и пили молча, только Столыпин, обводя взглядом сидящих за столом провинциальных деятелей, сказал с довольной улыбкой:

— У меня сегодня столько генерал-губернаторов и губернаторов, что с ними вполне возможно произвести государственный переворот…

Милая шутка хозяина несколько оживила скучный официальный обед. Подействовало, разумеется, и шампанское, развязавшее языки высокопоставленных сановников. Сосед Кошко граф Татищев, прищурив хитро глаз и наклонив голову вправо, лукаво улыбнулся в сторону киевского губернатора Курлова. Кошко воспринял ухмылку Татищева как намерение сообщить кое-что интересное и, умея слушать, выжидательно молчал. Татищев тронул его за рукав, спросил шепотом:

— Вы заметили: сегодня все чины министерства явились украшенные орденом Искандера?

Кошко кивнул головой.

— Это на днях эмир бухарский наградил их, как «ami sincère de la Russie…»[5]

На самом деле, на многих сидящих за столом сияли усыпанные крупными бриллиантами значки.

— Настоящие индийские алмазы, — продолжал Татищев, — только у Курлова фальшивые…

— Отчего же? — удивился Кошко.

— Он выковырял настоящие и сделал жене брошь для бала у государя. Да-да! Желание жены — высшее желание. Для нее мсье Курлов готов на все.

Кошко, однако, не успел дослушать великосветскую сплетню, начатую Татищевым: заговорил Столыпин, и все притихли, уставились на крупную, поблескивающую под хрустальным огнем люстр лысую голову министра.

— Господа, — произнес он гулким энергичным голосом. — Я считаю нужным поделиться с вами некоторыми аспектами политического положения, которое возникло вследствие дерзкого и сумасбродного решения Думы обратиться к стране по аграрному вопросу. Месяц тому назад, как вам известно, правительство ответило Думе решительным отказом признать необходимость принудительного отчуждения частнособственнических земель в пользу крестьян. Подрыв благосостояния культурных помещичьих хозяйств пагубно сказался бы на экономическом состоянии всего государства, что привело бы Россию к политическому краху. Однако l’appétit vient en mangeant[6]. Революционная Дума приступила к недозволенной выработке земельного закона для государства без участия правительства и сообщила об этом народу в печати. Подобное поведение Думы не может не вызвать серьезных осложнений внутреннего политического характера. Полагаю, что государь, высказывая пожелание об успокоении России и опасаясь повторения прошлогодних беспорядков, не преминет принять решение в отношении левой Думы. Последствия этого не замедлят сказаться в самое ближайшее время.

Здесь Столыпин сделал паузу, как бы подчеркивая многогранный смысл последних слов и тем давая понять гостям, что громы могут грянуть как сверху, так и снизу. Кошко именно так и понял: правительство Горемыкина наконец сбросило с себя тогу либерального конституционализма и твердо в своем решении не уступать Думе. Это, должно быть, совпадает и с высочайшим желанием. А раз так — дни Думы сочтены. Непонятно лишь: на какие силы рассчитывает правительство? Ведь роспуск Думы окажется новой порцией масла, выплеснутой в огонь революции, и если еще, не дай бог, появится новый Пугачев…

Последующие слова Столыпина подтвердили догадку Кошко.

— Я признал необходимым сообщить вам об этом, упреждая события, дабы вы в дальнейшем могли согласовывать вашу деятельность с существующим положением. Почту уместным высказать свои дезидераты[7] в соответствии с волеизъявлением и видами его императорского величества в том смысле, что никакие изменения в отношениях между правительством и Думой ни в коей мере не должны влиять на решительность действий и гибкость губернской администрации.