Буян - [114]
— Ай-ай-ай! Почтенная госпожа, а шляется по митингам!
— И то!.. Стыдно, видать, глаза закрыла…
Но «санитарам» — плевать: выбрались. Теперь скорей за угол, от солдат подальше. Наддали изо всех сил. Евдоким взмок, захмелел даже, не столько от трудов, сколько от переживаний. По Москательной пошли тише, с оглядкой, то и дело оборачиваясь — не увязался ли кто. У семнадцатого дома парадная предусмотрительно приоткрыта. Шмыгнули в темноту.
— Гри!.. — послышалось приглушенно. Фролов ответил на оклик. Носилки опущены на пол. Вдруг Евдоким почувствовал, как его схватили за руку, потянули вниз. От неожиданности он наклонился почти к земле и услышал у самого уха жаркий шепот:
— Спасибо! Спасибо за все! Должница твоя навек!..
К руке его прикоснулись горячие губы. Шорох… резкий, как выстрел, стук упавшего оружия и… все.
— Муза! — воскликнул Евдоким, осененный мгновенной догадкой. Он зашарил лихорадочно вокруг себя в темноте, наткнулся на пустые носилки, прислушался. Наверху скрипнула деревянная ступенька, глухо хлопнула дверь.
— Григорий! — позвал Евдоким нетерпеливо.
— Ш-ш-ш… — прошипел Фролов откуда-то сверху. Затем протопал к двери парадного, приоткрыл, выглянул наружу… — Чего торчишь? Кругом филеры, как собаки, рыщут… Забирай носилки!
Евдоким послушно сложил носилки, вскинул на плечо, вышел на улицу. Минули один двор, другой. Оглянулся. Фролов шел сзади шагах в двадцати. Евдоким швырнул носилки через забор, в чей-то палисадник, свернул к «народке», где толпился еще люд. Из разговоров зевак он узнал, что вечером возле Всесвятского кладбища была стрельба. Председатель Совета Михаил Заводской повел сотни полторы дружинников на выручку осажденным в «народке», но не пробился сквозь густой заслон фронтовиков из Маньчжурии. Было уже далеко за полночь. Солдаты все еще стояли в оцеплении, а из здания медленно сочилась тонкая струйка измученных страхом и ожиданием людей. Промелькнул раз-другой Фролов с поднятым воротником, в нахлобученной на глаза шапке, видимо, высматривал что-то, затем исчез. Евдоким стоял среди людей по ту сторону улицы. Странная встреча с Музой разворошила в нем застывшее, устоявшееся. Точно гроздья пузырьков со дна озера, всплывали воспоминания: неопределенные, нечеткие, проносились мельком и лопались. От прошлого не избавишься до последней своей черты, не отрешишься никогда. Раздавили на глазах Буян, теперь — «народку». А дальше жизнь пойдет и вовсе наперекос, через пень-колоду… Чувство это с каждой, минутой крепло и, как нередко бывает с теми, кто «не притерся к людям», превращалось в горькую уверенность.
Последние узники «народки» оставляли помещение. Послышалась команда, и солдаты, взяв ружья на плечо, помаршировали куда-то. Улица пустела, но ни Кузнецова, ни Череп-Свиридова, ни Чиляка не видно. Быть может, они выскочили, когда Евдоким таскал носилки? Шестой час утра, больше ждать нет смысла, надо где-то переночевать. Шура Кузнецов дал адресок, сказал, что при крайней нужде можно пересидеть там денек-другой.
…Что это за квартира на Казанской улице, семьдесят один, Евдоким не знал, а между тем там помещался штаб одной из боевых дружин. Самого хозяина, командира дружины, дома не было: лежал в земской больнице, тяжело раненный. Недавно близ села Усолье в удельном лесу во время испытания бомбы в его кармане взорвался запал. Обычно в квартире постоянно обитало шесть-семь дружинников, но в эту беспокойную ночь успело перебывать человек двадцать. Приходили взбудораженные, шумно разговаривали, брали или оставляли оружие, уходили.
Кузнецов, выскочив удачно из «народки», задержался на квартире дольше всех. Евдоким не появлялся, и он решил идти домой: завтра поутру партийное собрание, надо хоть немного поспать. Солдат-запасник Сечкин, с которым ему предстояло идти вместе, стал отговаривать его, мол, до утра осталось всего ничего, так что лучше переночевать здесь. Но Кузнецову страсть как не хотелось оставаться — хоть убей! Задетый его упрямством, Сечкин подхихикнул:
— Папки-мамки боишься?
Чем еще больнее уколешь девятнадцатилетнего парня? Кузнецов остался. Бросил на пол пальто, улегся спать. Сечкин вызвался дежурить. Предупредил, что бодрствовать будет два часа, потом разбудит на смену себе следующего. Сморенные ночными треволнениями, дружинники крепко уснули.
Кузнецов спал всегда без сновидений, как убитый: на какой бок лег, с такого и поднялся. Но в эту каторжную ночь даже ему сон приснился. И скверненький, надо признаться, сон. Вроде голова его замурована в каменной стене, а кто-то сидит на нем верхом и держит за руки. «Приснится же чертовщина такая! — подумал Кузнецов, просыпаясь и явно чувствуя, что на нем-таки кто-то сидит. — Вот сукины дети, забавляются… — подумал он о товарищах. — На дворе день, будят на собрание».
Шевельнулся, забормотал сердито:
— Хватит, не балуй! Брось, говорю, баловать-то!
Открыл глаза и вздрогнул всем телом: на нем верхом сидел здоровенный мордастый жандарм, прижав ручищами его кисти, и таращил покрасневшие от натуги глаза. Кузнецов вскрикнул, рванулся, но не тут-то! Забунтовал, заметался. Слезы злости и бессилия выступили на глазах. Оглянулся — и сердце его упало: все товарищи, связанные, лежали на полу. Не было видно лишь шустрого солдата-запасника. Кузнецов понял все. Сомкнул глаза и перестал сопротивляться.
В книгу Ивана Арсентьева входят роман «Преодоление» и повесть «Верейские пласты». Роман «Преодоление» рождался автором на одном из заводов Москвы. Руководство завода получило срочное задание изготовить сложные подшипники для станкостроительной промышленности страны. В сложных, порой драматических ситуациях, партком и профком завода объединили лучшие силы коллектива, и срочный заказ был выполнен.Повесть «Верейские пласты» посвящена возвращению в строй военного летчика, который был по ошибке уволен из ВВС.
Книга о каждодневном подвиге летчиков в годы Великой Отечественной войны. Легкий литературный язык и динамичный сюжет делает книгу интересной и увлекательной.
В этом романе писатель, бывший военный летчик, Герой Советского Союза, возвращается, как и во многих других книгах, к неисчерпаемой теме Великой Отечественной войны, к теме борьбы советского народа с фашистскими захватчиками. Роман охватывает период от начала войны до наших дней, в нем показаны боевые действия патриотов в тылу врага, прослежена жизнь главного героя Юрия Байды, человека необычайной храбрости и стойкости.
Летчик капитан Иван Арсентьев пришел в литературу как писатель военного поколения. «Суровый воздух» был первой его книгой. Она основана на документальном материале, напоминает дневниковые записи. Писатель убедительно раскрывает «специфику» воздушной профессии, показывает красоту и «высоту» людей, которые в жестоких боях отстояли «право на крылья». Также в том входит роман «Право на крылья».
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.