Имеем мы суровые законы.
Они необходимы для народа,
Как удила для диких лошадей.
Шекспир
Ярко сияли в лазури луковицы Василия Блаженного. За ночь подморозило — а к полудню тут и там уже стучала по брусчатке капель, и Лобное место обросло плакучими сосульками.
— Остерегись! — толпа шарахнулась, и сотня опричников с нагайками живо выстроилась по обе стороны образовавшегося прохода. Граф Скоцкий, скрипя эксклюзивными мягкими сапожками на низком каблуке, поднялся на возвышение и возвестил в микрофон — модулированный голос громом раскатился по площади:
— Милостивым указом Ея Императорского величества и в связи с завтрашней коронацией! Всем ворам, коим назначено было на сегодня — посажение на кол заменяется на битьё жопяных телес… — по толпе прокатился стон разочарования — многие позанимали места на бесплатное анал-шоу с ночи и с немалою переплатой барыгам.
— Цыц вы! — прикрикнул Гришка на народ, — Молвить не дадут!... Жопяных телес, а следом всенародное поругание!
— Это как понимать, ваше сиятельство? — раздались дерзкие выкрики из толпы. — Матом их, что ли, пидоров?
— Ну, матом — некультурно, — осклабился Скоцкий. — А вот овощебаза имени Ярослава Мудрого жертвует нам на воров КамАЗ гнилых помидоров. И от Союза русскаго народа — пять молоковозов водки на сугрев души! Короче — гуляй, Рассея! Разговаривай, Москва!
Граф Григорий простёр руку в сторону мавзолея Петина — на площадку перед оным уже, настойчиво сигналя, втягивалась автоколонна в сопровождении эскорта мотострельцов. Часть народа, бурля, устремилась поближе к халяве. Вскоре наполненные пластиковые стаканчики уже передавали друг другу по всей площади, а толпа заметно оживилась.
— Ведут дерьмокрадов! — разнёсся радостный гул. На Лобное место государственных воров взводили по одному. Там над ними священнодействовали в красных рубахах известные палачи братья Карапузовы — в прошлом телеведущие аналитического ток-шоу «Глаз народа». Младший брательник — Алёша — рывком сдёргивал с приговорённого портки и валил на плаху — а старшой Иван с молодецким уханьем принимался охаживать холёные окорока опального боярина резиновым шлангом — иного любя, вполсилы — а коего и с оттягом, до кровянки. Затем граф Скоцкий зачитывал следующую фамилию из списка и причитаемое число ударов — и всё повторялось, перемежаясь шутками юмора.
— Зиновий Торфушкин, торговый дом «Дума». Пятьдесят горячих!
— Мало! — ревела толпа.
— Будя! — милостиво улыбался граф, — Помидоры вам на что? Генерал Пархатов, ОПГ «Лубянка»… Сто!
— На кол! В прорубь! Свободу Пархатову!
— Овняев, ООО «РПЦ»…
— Шланг в дупло!
От выпитой водки и воплей поротой кодлы народ потихоньку начал заводиться. По знаку графа Григория в толпе принялись шнырять долгоногие красные девицы из эскорт-агентства «Едримая Россия» в трёхцветных колготках и кокошниках, с лотками, полными гнилых овощей. Брали, ясно, с запасом — кто закусить со здорового краешку, а кто и деткам в дом — кремлёвского гостинчика. Каждого пятого эрзац-девушки одаривали к тому же бонусным поцелуем, привнося в действо эротический подвох.
Официальная экзекуция шла, однако, к завершению — граф Скоцкий, приблизив бумагу к лицу, зачитал последнюю фамилию из списка:
— Никифор Черных. Либерал-губернатор… Ну, ему всего-то тридцать резиновых. Несолидно даже, братцы, а? Этакому борову!
— Упс! — в морду Никифору влетел умело пущенный кем-то гнилой томат.
Сквозь красную пелену Нику на секунду померещился в толпе искажённый лик законной супруги Эммы.
— Эта ещё! Сгинь! Чур меня! — он сморгнул ресницами мелко-склизкие помидорные семечки.
— Как бы не чур! Дети твои — чур. Получи!
Далее овощи посыпались таким шквалом, что он уже перестал что-либо соображать, лишь успевая загораживать ладонями глаза. Со сдёрнутыми Алёшей Карапузовым ниже колен штанами бег его с Лобного места напоминал бег в мешках в пионерлагере — следом за Никифором сквозь толпу ломанулись и прочие опальные бояре. Народ расступался, но в основном не из сочувствия, а чтобы было место для размаха — эх, раззудись, плечо! В целом потеха пришлась москвичам по нраву. Злобы не было — так, отвесить напоследок поджопника по голому месту, да пустить гнилой помидор вослед тёмному прошлому.
Вскоре беглецы уже были опомидорены с головы до пят — а государыня всея Руси, поутру взгрустнувшая было с бодунца, уже заливалась задорным хохотом с трибуны мавзолея (впрочем, госпожа кардинал, находясь постоянно при высочайшем теле с безучастным выражением на лице, время от времени озорно щекотала ей лебединым пёрышком в чувствительнейшем месте.)
Но неожиданно во всенародной потехе произошёл пердимонокль. Потеснённая оголтелой толпой, опричная стража мавзолея предпочла куда-то слинять от греха — и заляпанный помидорами Никифор, сам себя не помня, беспрепятственно вломился кабаном в святая святых.
В склепе царил люминесцентный полусумрак. Хрустальный саркофаг с телом национального лидера словно бы парил над чернотой, в которой ему вдруг смутно привиделись какие-то провода… Черных с размаху рухнул на гробовое стекло. И тут случилось самое жуткое, невообразимое. Узко возле носа посаженные рыбьи глаза мёртвого диктатора — раскрылись. Почти полсекунды они пребывали бессмысленными, потом в них зажглась знакомая искорка тяжеловесной чекистской иронии.
