И правил там в тяжёлый этот год
Тупой надсмотрщик — жирный злобный скот.
Вальтер Скотт
Деда звали Буржуй. Мало кто мог бы меньше соответствовать расхожему представлению о правящем классе — ветхое пальтецо с вытертым каракулем, кроличья шапка гнездом на маленькой лысой голове, костистый нос в обрамлении жестких прапорских складок и рот, полный железных зубов, впрочем, исправно пока служивших. Дед их, по ходу, жалел и жеванием особо не нагружал — да на минималку много ли нажуёшь. Впрочем, пивную пробку, поддев стальным клыком, поутру в воскресенье у гастронома срывал исправно — но сплевывал всегда в урну. И бабки к нему притерпелись — Буржуй, и ладно. Сегодня, как сказали евреи по ящику, всяк сам себе буржуй. Судачили иной раз на лавочке — кто таков, откуда? Дом был кооперативный, при Петине перешёл под управление частной компании, а заехал в свою однокомнатную хрущобу дед во времена почти былинные — и жил всегда, сколько хватало памяти, бобылём. Все попытки любопытных обитательниц подъехать к нему поближе оканчивались порожняком — дед кряхтел, пожимал острыми плечами и убредал в свой ежеутренний обход по окрестным мусоркам. Ничего подобного, не то, что благосклонный читатель мог себе возомнить. С помоек он не питался, и выброшенные гражданами шмотки тоже оставлял на потребу бомжам — так что и они его не задирали, а зачастую, бывало, даже здоровались. Дед всегда вежливо отвечал копающемуся в баке:
— Бог в помощь, любезный.
Такой ответ мог и взбеленить особо ретивых неофитов, — но, глянув в спокойные, слегка выцветшие от времени глаза деда и не найдя в них ничего для себя зазорного, вскипевший было труженик как-то мигом остывал и погружался обратно в свои отбросы. Дед в баки руку не запускал никогда — брезговал. Разве что иногда подденет оттуда что-то особо заинтересовавшее загнутой рукоятью черной трости. Бывало, и случившийся рядом ветеран гильдии бомжей совал ему выдернутые из бачка внутренности старого радиоприемника или какую-нинаебудь трансформаторную катушку — знал, что, если деду понравится, даст не больше, чем приёмщик в цветмете — зато сразу и как раз на фуфырь.
Словом, дед Буржуй таскал с помойки себе в квартиру некие большие и малые железяки — и что он потом с ними делал, того не ведал никто. Впрочем, никому это до последнего дня и не было особо интересно — жилец он был ровный и, главное, не алкаш. Пока на ноябрьские праздники бабка Чарушиха не оповестила старушачью общественность, скосив кислые глазки к вострому сорочьему носику:
— А Буржуй-то, девки, невесту себе завел!
— Что такое? — заворочались бабки на лавочке, как клуши на насесте.
— Это самое — что, уже Абрамович женится? — не поняла спросонок своих мыслей толстая Соня Фай, любительница великосветского гламура.
— Сама ты Абрамович! — презрительно подбоченилась Чарушиха, уничтожая взглядом рыхлую гламурницу. — Я ж про нашего деда Буржуя из 58-й квартиры!
— И чьих будет? — запереглядывались с подозрением лавочницы.
— Буржуйку сегодня с мусорки притараканил! — захихикала в воротник Чарушиха.
— Бомжиху что ли? — всплеснула руками общественность. — Сейчас начнётся в подъезде дискотэка…
— Да тихо вы, тумбы! Сшутила я про невесту. Буржуйку самую натуральную, с трубой, приволок. Сегодня из окна гляжу с утра на двор — Пашка Членовоз опять в машине шансон завёл, ну я и гляжу, интересуюсь… А тут Буржуй этот — труба под мышкой, а в руках волокёт буржуйку самую что ни на есть. Ржавая только, а так вроде ничего, целая. Я-то, был грех, девкой нагрелась с такими в вагончиках, когда целину поднимали, сразу же у меня и сердце ёкнуло. Ну, думаю, Буржуй с буржуйкой. Не к добру это.
— Может, в огород?
— Да откуда у него к лешему огород? Все лето безвылазно в городе шьётся, неработень!
— И родных у него хрен да кочерыжка. Да, дело тута нечисто. Надо бы его разъяснить…
Однако же все елейно-вежливые попытки кумушек ничего не дали. Дед лишь пожимал каракулевыми плечами, кряхтел и уходил, дымя через губу всегдашней «Примой». А неделю спустя заменил у себя узенькое балконное стёклышко стальным листом, из которого на двор зловеще выглянула увенчанная грибом искрогасителя железная труба.
Тут бабки струхнули не по-детски. С пенсии был предпринят коллективный набег в супермаркет за мылом, солью и крупой. Впрочем, скупо ограниченный возможностями пенсионного бюджета, ощутимого ущерба продовольственной безопасности микрорайона старушачий блицкриг не нанёс. До Нового года потянулось тревожное время ожидания. Вслушивались в речи национальных лидеров, твердивших, что кризис достиг дна — сейчас вот оттолкнёмся — только шуба свеет! От речей становилось однозначно тошней — выходит, есть гнидам, что скрывать. Нам правды всяко не скажут. Да и правда-то у них в Москве давно своя, в баксах меряная, до нас им — как до Луны раком. В мире тоже всё шло вроде как обычно — знаменитости женились и разводились, самолёты падали, а индексы голубых фишек так и невыясненного Доу-Джонса колебались, от чего, вероятно, в том мире кто-то где-то ещё пуще неслыханно богател.
Труба деда Буржуя упрямо торчала на двор из замурованного окна тайным и грозным предзнаменованием. И всякий раз, со страхом поднимая на неё глаза — не показался ли дымок — бабки сплёвывали или тайком крестились. Самые старые ещё помнили, как оно бывает в жизни на самом деле, без телерекламного фуфла — и почём отпускают в зимних ночных очередях фунт лиха…
