Бурлаки - [40]

Не жарко и не холодно — как раз в меру. Такая ласковая погода бывает только раз в году — перед цветением черемухи.

Вечером мы миновали Полазненский завод и вышли на речную пристань, где народ ожидал с низов первый пассажирский пароход.

Все хибарки на берегу были заняты. Горели костры. Пришлось и нам устраиваться у огонька. После дня ходьбы я быстро заснул, а Заплатный всю ночь прослонялся на берегу среди народа.

Утром, позавтракав остатками картошки, мы стали советоваться, куда нам двинуться и что делать дальше. Из затона ушли и обратно не воротишься, да и делать там нечего.

— Поедем, Ховрин, на сплав, — предложил Заплатный. — Скоро на сплаве самая горячая пора. Вчера говорил тут с ребятами. Советуют на Обву ехать.

…Лед на Каме поредел. Из-за косы показался первый пароход, до отказа набитый пассажирами. Они сидели на обносах, на носу, на корме, не говоря уж о палубах. Мы опасались, что пароход не пристанет к нашему берегу. Но опасения не оправдались. Чем больше пассажиров, тем больше дохода хозяину. Пароход медленно подвалил к яру.

По трапу, переброшенному на берег, мы с трудом забрались на корму. А там — ни вперед, ни назад, никуда не проберешься.

С грехом пополам мы с Андреем Ивановичем приспособились на решетчатом обносе. Я перекинул через решетку опояску и привязался, чтобы не свалиться в воду. На корме и пошевелиться невозможно, а все-таки в самой гуще людей пиликала неугомонная гармоника.

Настала холодная майская ночь. Сбоку тянул ветерок, поддувало с кормы. Корма постепенно угомонилась. Пассажиры засыпали в самых смешных и неестественных позах. Как будто кто-то собрал со всего света уродов и свалил их в общую кучу. Задремал и я. Вдруг Андрей Иванович тычет меня под бок:

— Не спи! Простынешь… Чуешь, откуда-то падиной пахнет?

Пароход подошел к какой-то пристани, и мы оказались под ветром. Нас снова и еще более резко опахнуло неприятным запахом. Андрей Иванович спросил шутливо:

— Эй! На корме! Какой петух у вас протух?

В этот момент заскрежетал румпель.

— А не задавило ли кого? — предположил я.

— Все может быть, — ответил Заплатный. — Пассажиры! Посторонись!

Расталкивая спящих, мы взобрались с обноса на корму.

Из-под щита, которым закрыт румпель, торчали ноги в стареньких сапогах.

— Так и есть… Доездился бедняга.

У пассажиров сон как рукой сняло. Через вахтенного, матроса вызвали капитана и объяснили, в чем дело.

— Сказывай! Пьяный, может быть.

— Мертвый, а не пьяный. Самого тебя засунуть под румпель, не много попоешь. Задержи пароход. Ведь мертвое тело…

— Стану я из-за всякой швали пароход задерживать. И так иду с опозданием… Эй, в рубке! Какого дьявола третий свисток не даешь?

Пароход дал последний свисток и спешно отвалил от берега.

Только утром на строгановской пристани сняли с парохода мертвеца…

От пристани до устья Обвы недалеко. Мы наняли паренька, который за пятачок довез нас на лодке до самой гавани.

Все устье было забито молевым лесом. На выходе в Каму чернела готовая матка. Возле нее со спущенными парами стоял винтовой баркас. Около казенки — избушки для плотовщиков — копошилось с десяток рабочих. За поворотом реки раздавалась довольно жидкая «Дубинушка».

— Наверняка у них рабочих не хватает, — сказал Заплатный. — Слышишь, как жидко «Дубину» ухают?

Расплатившись с перевозчиком, мы направились к конторе с вывеской «Лесная биржа графа Абамелек-Лазарева». На верху вывески двуглавый орел, но без короны.

Нас встретили с радостью. Когда приказчик узнал, что Андрей Иванович еще и машинист, то даже руку ему пожал и усадил нас обоих чай пить.

— Скоро надо будет матки выводить, а у меня некому, — сетовал приказчик. — Машинисты на земле не валяются. Рулевого тоже надо. Жалованье у нас, надо сказать, небольшое. Сами знаете, какое время, — военное, революция тоже, будь она трижды… Как узнали, что революция, все и разбежались по деревням, землю, говорят, делить будем. Так туго приходится, что хоть самому со службы бежать, честное слово…

Мы вышли из конторки с задатком в кармане. Заплатный шутил:

— Растешь, Ховрин. Растешь. До рулевых дослужился.

— На большом бы пароходе послужить рулевым — другое дело. А то на какой-то «винтовке» несчастной!

— Ишь ты, как заговорил! Совсем по-бурлацки… Шути не шути, а действительно, должно быть, туго приходится графскому холую. Он даже у меня «права» не просил. А может быть, я совсем не машинист, а так — сбоку припека, — говорил Андрей Иванович.

— И паспорта в кармане, — дополнил я. — В доверие вошли.

— Хуже, Ховрин. Приручить думают бурлака. Слышал, как говорил приказчик? Разбегаются, говорит, по деревням. Одни бастуют, другие у хозяина лапу целуют. Да не на таких нарвался, господин приказчик!

До вечера провозились мы у баркаса. Заготовили дрова, развели пары. Из трубы нашего «корабля» потянулся серый дымок. Зацокала паровая машинка с двумя вертикальными цилиндрами. Заплатный стоял над ней, широко расставив ноги, и ухмылялся.

Если бы я один приехал в Строганово, конечно, прежде всего сбегал бы в поселок к родным. Но мне было стыдно показывать свою слабость перед Андреем Ивановичем. Я решил молчать до поры до времени. Сейчас же выдался самый подходящий случай. Я попросил Заплатного: