Бурлаки - [38]

Я спросил:

— Не слыхал, где сейчас наши матросы, Лука Ильич?

— Кто их знает. Кондряков на войне будто, а про остальных не слышно. А Заплатный здесь наворачивает. В горе, где алебастр ломают. Кузница у них, а Андрей за кузнеца.

— Андрей Иванович здесь? — обрадовался я. — Он ведь под арестом был?

— Протрубил, кажется, годик друг Заплатный. А нынче здесь. В казну-то его не принимают, так он пошел кузнечить к богатому хозяину.

Короткий зимний день скоро подошел к концу. Помутнело окно сторожки. Я решил сходить к Заплатному. Лука Ильич проводил меня на улицу и показал дорогу:

— Вон у горы. Черная, как баня, самая кузница и есть. Я-то не вижу, а ты должен видеть. Ну так рядом с кузней избушка. Андрюха в ней живет… До скорого свиданья. Поклон Заплатному!

По лугам, по мелкому снежку, не разбирая дороги, я зашагал к алебастровой горе. Закатилось солнышко. Снег окрасился в фиолетовый цвет. Впереди, в избушке Заплатного, сверкнул огонек.

Я прибавил шагу.

Толкнул дверь в избушку. Заплатный сидел на корточках и растапливал печку.

— Здравствуй, Андрей Иванович!

— Ховрин! Ты откуда?

— Сейчас из затона.

— Раздевайся, моряк. Картошки напечем, есть будем вместо рябчиков.

Пятилинейная лампочка уютно освещала маленькие владения Заплатного. Пока он приготовлял картошку, меня так разморило, что я стал клевать носом.

— На чем приехал? — спросил Андрей Иванович.

— Пешком пришел из-за Камы.

— Ешь скорее да ложись спать. Завтра наговоримся.

Он снял с гвоздя брезентовый плащ, постелил его на полу, рядом с печкой. Бросил вместо подушки пиджак. Я съел одну картофелину, кое-как разулся, лег на брезентовый плащ и заснул.

Утром Андрей Иванович спрашивает:

— Служба у тебя есть?

— Нету службы.

— Деньжата имеются?

— Рубля три наберется.

— За каким же ты чертом в затон пришел?

— Может, здесь работу найду.

— Какая сейчас работа в затоне? Весной — другое дело. Придется с хозяевами, с кержаками поговорить.

Заплатный пошел в кузницу, а мне велел побродить по алебастровым разработкам. При случае легче будет говорить с хозяевами: парень, дескать, с делом знаком.

И я пошел по разработкам.

Почти отвесно, сажен на двадцать, поднималась белая гора. Рабочие, ломавшие камень, казались по сравнению с ней козявками, а выдолбленные в горе штреки — мышиными норами.

Заглянул на мельницу, где мололи обожженный алебастр. Меня ослепила белая пыль. Протер глаза и увидел большой деревянный круг во всю ширину мельницы. На краю круга лошадь. Рядом — мальчишка с кнутом. Он орал на лошадь, бил ее плетью по впалым бокам. Лошадь переступала с ноги на ногу, а круг вертелся. Я с кашлем и чиханьем выскочил наружу. Ни за что в таком аду не стал бы работать.

В логу, который тянулся от горы до самой Камы, на клетках стояли барки. В начале весны в них грузили алебастр, потом большая вода поднимала их с грунта, и алебастр плавом отправлялся в город.

У барок работали плотники. Женщины занимались пробивкой пазов.

«Вот, думаю, мое привычное дело». Подошел поближе, поздоровался:

— Помогай бог трудиться.

— Кто трудится, а кто шляется, — проворчала одна из женщин. — Вон какой лоб. Взял бы да и помог сам заместо бога.

Работали они неумело. Пакля плохая — не растеребили как следует: прядь неровная, узлы. Я посоветовал перетеребить паклю, а они пустились в ругань.

— Дуры! Вам же легче будет работать.

— Сам дурак. Откуда ты такой выискался?

Когда я рассказал, что я матрос и у Юшкова работал, они перестали ругаться и разговорились. Одна предложила:

— Айда к нам в архиереи! Мы деревенские, в первый раз на пробивке. От тебя, может, научимся.

— Пробивать не умеете, так как же вас таких приняли на эту работу?

— В отработку. Мы у хозяина хлеб брали, вот и маемся. А наших-то мужиков на войну угнали. Мой-от неживой, поди…

На дорожке показался человек в расписных валенках, должно быть, сам хозяин. Работницы прекратили разговоры и усердно застучали молотками.

На другой день, по просьбе Заплатного, меня поставили старшим на пробивку барок, по рублю за день.

2

В середине зимы в затон стали съезжаться судовые команды. В мастерских появились сезонные рабочие.

В праздники бурлаки с утра до вечера толпились у лавки Агафурова, судачили о войне, вслух ругали генералов, царское правительство. Слышались и совсем незнакомые мне слова: «революция», «кадеты», «большевики».

Каждое воскресенье я проводил в затоне, а потом, дома, приставал к Заплатному, и он, как мог, старался объяснить мне, что значит революция, какие такие большевики и почему бурлаки ругают царя.

В начале марта к нам со станции пришел плотник и по секрету рассказал, что будто бы царя в Петрограде скинули и скоро конец войне. На станции развешаны красные флаги, и господа дают всем пассажирам грамотки.

— Мне тоже один дал. Тонкая бумага, на курево хороша.

Плотник вытащил из коричневого кисета скомканный клочок газеты.

— Кто грамотный? Прочитай-ка.

Я взял бумажку. Меня окружили бурлаки. Некоторые из сезонников в самом начале чтения ушли от греха подальше, другие прослушали все до конца с большим вниманием. В газете было написано:

«…час дорог. Не медлите. Граждане, придите на помощь родине хлебом и трудом!..»