Буревестники - [63]

Из соседней с ними камеры был освобожден полупьяный, ещё не проспавшийся прапорщик. Солдаты не знали, что он посажен за дебош в городском саду, и встретили его как героя. А он, обалдело хлопая красными бугорками век, тщетно пытался понять, что происходит. Так и не поняв, он пригласил своих освободителей в кабак, самоуверенно заявив, что всех угощает…

Но было не до вина, делалась революция, и все были опьянены сознанием близкой победы!

Взятие крепостной гауптвахты послужило сигналом к началу восстания во Владивостоке и массовому бегству из города тех, у кого были основания бежать.

И снова, как в октябре прошлого года, словно на дерби, помчались из города коляски генералов и адмиралов, начальника жандармского отделения Заваловича, полицеймейстера Чернова, городского головы черносотенца Панова, начальника штаба крепости Май-Маевского…

Из донесения и. д. коменданта крепости генерал-майора Артамонова главнокомандующему.

«Полковник Май-Маевский… бросил свой пост в тяжёлую минуту, покинув на произвол судьбы штаб со всеми документами крепости…»¹¹

Переоделись в штатское и скрылись многие офицеры армии и флота, чины жандармерии и полиции, покинули город казаки-нерчинцы и воинские подразделения, принимавшие участие в расстреле демонстрации 10 января. Только губернатор Приморской области Флуг остался в своем белом особняке на Светланской: генерала сковал жесточайший приступ подагры.

Кое-кого из начальства схватили в пригородах Владивостока. Солдаты запросили исполком нижних чинов о судьбе арестованных, на что Шпур ответил:

— Отпустить. Победители должны быть великодушными!

Но сам председатель не чувствовал себя победителем. Выйдя на свободу и увидев, что творится в городе, он испугался. Он не думал, что революционное движение приобретет такой размах. Шпур сидел в помещении кадровой команды Уссурийской железной дороги, отведенном исполкому, грыз ногти и думал над словами Ланковского о выпущенном из бутылки джине.

В комнату вбежал член комитета ефрейтор Кириллов. Его круглое юношеское лицо разрумянилось на морозе, глаза возбужденно блестели.

— Товарищ председатель! Город в наших руках! Как казачишки драпали!.. Гарнизон ждет указаний о дальнейших действиях.

— Что? Ах да. Надо успокоить части…

— Как успокоить? — опешил Кириллов.

— Как, как! — раздражённо проговорил Шпур, без надобности переставляя на столе мраморное пресс-папье, чернильницу, пепельницу, сделанную из снарядной гильзы. — Так успокоить, чтобы был революционный порядок, чтобы не дать повода для кровопролития, хватит уже крови!

— Но ведь город в наших…

— Попрошу не спорить! — истерически выкрикнул Шпур. — Я председатель комитета и знаю, что делаю!

Кириллов пристально посмотрел на него и молча вышел. Шпур схватил карандаш и начал быстро писать.

Из телефонограммы председателя исполкома частям Владивостокского гарнизона.

«Циркулярно. Всем нижним чинам. Товарищи! Сегодня 32-й полк и Иннокентьевская батарея… освободили арестованных… Селиванов сильно ранен, но остались… его сподвижники и казаки. Успокойтесь, но будьте настороже. Надо помнить наш девиз: «Один за всех, все за одного!» Шпур».

Когда эту маловразумительную телефонограмму получили в частях, только недоуменно пожали плечами: где же конкретные указания комитета? Их, как и раньше, не было…

Вечером Шпур выступил с такой же маловразумительной и сумбурной речью на митинге у этнографического музея. Слушатели из нее поняли только одно: их призывают к спокойствию, к «миру» с властями.

— Это кто такой? Кто такой? — сердито спрашивал солдат по прозвищу Пенёк с Иннокентьевки у своих соседей.

— Та Шпур той, хиба не чул?

— Так это тот самый, которого мы вызволяли? Вот ить паскуда! Ить скоко людей полегло через него! А он – мириться!..

Весь другой день растерянный Шпур сидел в кабинете, обхватив голову руками и устремив бессмысленный взор перед собой; лишь когда кто-нибудь входил, председатель выходил из транса и делал вид, что работает: что-то писал или звонил по телефону.

Из всех членов исполнительного комитета нижних чинов активно действовали только двое: ефрейтор Кириллов и рядовой Кругликов. Они послали отряд матросов во главе со Степаном Починкиным захватить центральную телефонную станцию, выслали патрули на улицы, поставили охрану у продовольственных магазинов. Они делегировали унтер-офицера Первака на ледокол «Надёжный», экипаж которого перешёл на сторону восставших и отказался проводить суда, и порт, таким образом, оказался заперт. На суше «ворота» города были заперты ещё надежнее: день и ночь дорогу, ведущую в крепость, держали под прицелом орудия и пулемёты пригородных фортов.

4

Утром предыдущего дня Петров сидел в трактире в обществе довольно известной в городе личности – прапорщика Цирпицкого.

Этот маленький желчный человечек с ранней плешью и крысиным профилем, всего два года назад был техником-строителем и уже тогда снискал себе дурную славу среди рабочих; снедаемый каким-то недугом – об этом говорил серый цвет его лица и жёлтые белки глаз, – он был невероятно озлоблен на весь белый свет, однако если начальство он поносил за глаза, то на стоящих ниже его по служебной лестнице он обрушивался со злостью хорька, пробравшегося в курятник: изводил мастеровых штрафами, мелочными придирками и оскорблениями, рабочие платили ему ненавистью, и оставалось только удивляться, что с лесов строящегося здания на голову техника ни разу не упал кирпич.