Бурелом - [90]

— Деньги за быков не получил, когда гонял их в Челябу. Пришлось попуститься и перегнать гурт красным войскам на пропитание.

— Ишь ты, какой благодетель, — сдерживая гнев, заговорил Черепанов. — На пропитание, говоришь? Да что мы — нищие, что ли? — возвысил голос Прохор. — А? Отвечай! — Здоровой рукой он схватил Лукьяна за грудь. — Кулацкая сволота, еще смеяться над нами вздумал! Мы кровь на фронте проливали, а ты капитал наживал. — Прохор энергично потряс Сычева. — Приспосабливаться, гады, стали?!

— Я что, я ничего, — уставив испуганные глаза на Прохора, заговорил Лукьян. — Ежели чо неладно сказал, прости Христа ради.

Прохор опустился на крылечко дома и, махнув вяло рукой членам комиссии по переписи имущества, сказал:

— Приступайте. — Порыв гнева постепенно проходил. Услышав из саманницы голос молодого паренька, члена комиссии, звавшего его зачем-то, Прохор поднялся на ноги и вошел в кладовую.

— Прохор Савельевич, Лукьян не дает мне лестницу слазить на вышку.

Прохор огляделся. В углу обширной саманницы двое перевешивали зерно на весах. Возле стены у входа Николай — так звали парня — тянул к себе один конец лестницы, Лукьян — второй.

— На кой ляд полезешь на вышку, еще упадешь. Ничего там, кроме старых хомутов да Митродориных кросен[15], нет, — уговаривал Сычев Николая.

— Если ничего нет, слезу обратно.

— Отдай лестницу, — сурово сказал Черепанов Лукьяну. — Лезь, Коля.

— Ну чево там не видали, — покачал сокрушенно головой Сычев и с заметным беспокойством стал следить за Николаем.

Из потолочного люка послышался голос:

— Прохор Савельич! Тут лежит граммофон, труба снята, ящик лежит отдельно, заводной ключ, похоже, погнут. Может, возьмем в красный уголок? Починка небольшая, — свесив голову, заговорил Коля.

— Трубу спускай. Я приму. Ящик забери с собой, — распорядился Прохор.

Спустив трубу, сияющий Коля положил граммофонный ящик у дверей саманницы. — А тяжелый он. — Паренек еще раз поднял инструмент. — На вышке видел только одну пластинку, и та сломана.

— Какая вам корысть его брать? — вмешался Лукьян. — Все равно не робит.

— Починим, а пластинки в городе купим. На граммофон тебе расписку дадим, — сказал Прохор и обратился к Николаю: — Отнеси в сельсовет.

Переписав скот и машины, члены комиссии разошлись по домам. Ночью граммофон исчез из сельсовета.

— Пролетели мы с тобой, Коля, в эту самую трубу крепко, — поглядывая на одиноко стоявший в углу раструб, сказал с досадой Прохор. — Перехитрил нас Лукьян. Теперь понятно, почему тебе лестницу не давал и граммофон ночью стащил. Похоже, что-то прятал в нем.

— Прошляпил я, — вздохнул сокрушенно Коля. — Ведь сразу было видно, что ящик не по размеру тяжел. Только бы посмотреть. Может, золото он там прятал.

— Не горюй. Заставим отдать. Ты вот что. Оседлай коня, возьми винтовку. Поедем в Камаган к Февронии Бессоновой. Понял?

— Так точно, — сказал по-военному Николай и вышел из дома сельсовета.

Феврония встретила Прохора на крыльце своего дома.

— А-а, Афанасий Курочка, — заговорила она с натянутой улыбкой. — Заходи, заходи, косотурский хохол. Поставлю самоварчик, хоть и двоеданка, но чайком и водочкой не брезгую. Пожалуйте, — поклонилась она наигранно Прохору.

Феврония провела нежданного гостя в горницу. О цели его приезда она догадывалась. Собрала на стол, внесла самовар, поставила графин водки. Николай ел на кухне.

— Я приехал не один, прошу пригласить и моего друга к столу.

— Ничего, посидит на кухне, — наливая две рюмки, ответила хозяйка. — Итак, со свиданием, — чокаясь с Прохором, сказала она и, поглядев внимательно на гостя, спросила: — Поди, не забыл, встречу в Челябинске у гостиницы?

— Нет, — сдержанно,ответил Черепанов.

— Если бы я сказала Халчевскому, что эта курочка не из нашего двора, мог бы ты сегодня быть здесь?

— Возможно, не пришлось бы.

— Ну, а теперь давай по второй.

— Спасибо. Пить я больше не буду. — Прохор поднялся из-за стола. — Николай, возьми двух понятых и сейчас же с ними сюда. Феврония Лукьяновна, — обратился он к Бессоновой, — придется вам сдать комиссии золото. Оно нужно государству.

— Оно нужно и мне. Но я его истратила на выкуп из тюрьмы одного партизанского командира. Понятно? — Феврония в упор посмотрела на Прохора.

— Это ваше личное дело.

— Тебя не выдала — тоже личное дело? — И, не дожидаясь ответа, заговорила: — Лошадей, хлеб, землю — берите. Против этого никуда не денешься, но дайте мне бумажку, что с советской властью я в расчете, и быть мне свободной птицей, куда хочу, туда и лечу.

— Ладно, обсудим на Совете.

— И на том спасибо. — Феврония поднялась из-за стола и вплотную подошла к Прохору. — Вот что, — заговорила она раздельно, — нанимать человека, чтоб хлопнул тебя из-за угла, не буду. Но если я захочу, то так тряхну, что всем чертям будет тошно.

— Как это понять?

— А как угодно. Я тебе сказала все. — Феврония круто повернулась от Прохора и ушла в свою горенку.

«Ну и баба, — покачал головой Черепанов. — Пожалуй, с ней будет потруднее, чем с Лукьяном».

Вечером, закончив перепись, Прохор с Николаем собрались обратно в Косотурье. Феврония так и не вышла к ним. Акт о сохранности имущества подписал Изосим.