Буратино - [25]

   Вылезти на плот нельзя - тонет. Одной рукой держаться, другой грести. Ага, лодочным длинным тяжёлым веслом, без уключины... Сам дурак - можно было весло к плоту привязать возле лопасти. Хоть тряпкой какой. На середине реки дрючок мой уплыть с плота надумал. Дрючок поймал - весло упустил. Марьяша, когда дно под собой потеряла, задёргалась. Правильно я ей руки за спину. Потом притихла, в небо смотрит. Вот так я в одиночку и выгребаю к другому берегу. Склоняем: "я гребу, ты гребёшь, он гребёт. Он - г.Р что-то делает в углу с мышкой. Хотя в оригинале - с.Кр. Тоже самое, что этот мир делает со мной"...

   Не сколько выгреб, сколько Десна вынесла. В какие-то камыши. Дно - мерзость илистая. В мерзость донную упираюсь, тащу плот через мерзость надводно-подводную. Вдруг голос:

  -- Бог в помощь. Издалека ли?

   Я... чуть с головой под воду не ушёл. В камышах - место сухое, перед ним открытой воды кусок. На сухом - дед с удочкой. Нормалёк. Я в России - здесь человек один не бывает. Либо "большой брат", либо брат по счастью. Счастье называется: "Родится и жить в России". Здесь же и сдохнуть.

   Был аналогичный случай: мой знакомый в пятидесятых годах пошёл в одиночку по Медвежей. Кто бывал, тот представляет. "Тропа Ермака". Вокруг на сотни вёрст... лес стеной прямо от воды. Приятелю моему как-то приспичило по-маленькому. Ну, он не баба, чтобы по всякой мелочи свой поход останавливать и на берег вылезать. Высунул хоботок за борт и облегчился. А тут из сплошной стены леса на берегу:

  -- Бог в помощь. С облегчением.

   Приятель мой тогда чуть и по-большому не облегчился.

   А я нет. Нечем. Дед помог вытащить плот. Потом вытащить Марьяшу. Как-то мне не понравилось как Марьяшу щупает. И не только за груди и ляжки, но и за бицепсы-трицепсы. Как на рынке. Только что в рот не полез. А в мешки полез. Пришлось отодвинуть. Вроде штаны половецкие достать. И все спрашивает: откуда да куда, да кто такие, да что там, да почему одни.

   А я реализую своё ночное решение - только правда.

  -- Боярыня черниговская.

   Она-то себя так называла.

  -- Ехали обозом с мужем в вотчину.

   Не в вотчину, а на надел. Но мне-то она сказала - "в вотчину".

  -- Попали под поганых, всех порубили, мы сбежали.

   Что сбежали из разных обозов - мелкая деталь.

  -- Бегали по болотам, вышли к хутору сожжённому, переправились.

  -- А почему сабли?

  -- Так на поле подобрали.

   А что, я разве половчанина зарезанного саблю в лесу нашёл?

  -- А - торкская?

  -- С нами был. Помер.

   Опять правда. Фатима торка изображала. И этот торк в её лице помер под телегой от множественных внутренних кровоизлияний.

  -- А почему у неё голова без волос?

  -- А ты, дед, на спину её посмотри. Она вся сожжённая.

   Что да - то да. Что к бритой её голове спина отношения не имеет - отдельный вопрос. Ты сперва догадайся, что спина не от костра сгорела, а от солнца. Хотя и видно, но надо спросить. Не спросил. И про другие бритые части тела он не расспрашивает. Или не заметил? Про меня тоже - ошейник-то у меня на шее. Все ясно - раб с госпожой. Я на жалость давлю. Дескать, страшно было, на болоте - и мухи кусачие, и гады ползучие, и леший с болотником. А уж на хуторе и вовсе... Помоги, добрый человек. Прими, обогрей, накорми. Бог не забудет доброго дела. И мы с госпожой боярыней - тоже.

   Мешки на одно плечо, Марьяшку на другое, с той стороны её дед подпёр. Пошли-потопали. По тропиночке вверх. А там хуторок немаленький. Не боярская усадьба - нормальный смердовский. Две бабы во дворе. Молодка беременная и пожилая - деду жена. А дед-то и не дед - просто мужик лет сорока с густой бородой. Сын его вылез откуда-то. Лоб здоровый, детишки какие-то за юбку мамкину прячутся. Марьяшу сразу в баню потащили. Порезы промывать. Старые и новые. А я куда бы лечь-поспать ищу. Вчерашняя ночь без сна прошла и вообще как-то мне порубленные на той усадьбе живости не добавили.

  -- Вон сенник - там и ложись.

   Я мешки подхватил. Дед их как-то задержал рукой. Ни слова не говорю, просто глянул на него с вопросом.

  -- Так... я... эта... помочь хотел. Донести. Тяжело ж.

  -- Спасибо, сам. Постирушку бы.

  -- Дык... Ложись там - невестку пришлю забрать.

   Сенник большой, хорошо сделанный. А сена мало - что с прошлого года осталось. Начал барахло перебирать - пришла молодка. Все через плечо моё заглядывает. Не люблю. Сгребла сено к стене: как-то странно - в тёмный угол у стены с воротами. Я как-то привык подальше от входа. Да и грести не надо было бы. Ряднину на сено бросила, другую - сверху. Тут-то больше овчиной накрываются. Кису ногой зацепила будто случайно. Звяк послушала. Стоп, Ванюха. У тебя еще и паранойя начинается? Нормальные люди, тихие селяне-хуторяне. Православные, семейные. Что-то тебе все мнится да мерещится. И не спится почему-то. Прошёлся по сараю. Сходить что-ли Марьяшу проведать? Тут из-за стены сквозь щель в углу, голос деда:

  -- Ну чё?

  -- Дык, постлала как ты велел, свекор-батюшка, лёг он. Вот платье всякое стирать сунул. Может подождём покуда баба очухается - хай она сама тряпки эти...

  -- Иди-иди. Это её? Вроде и вправду боярыня. Тогда, глядишь, втрое цену возьмём. И тебе на платочек новый хватит. Иди и чтоб чистое все было. А бабу... Ей не того будет.