Бунтующий человек. Падение. Изгнание и царство. Записные книжки (1951—1959) - [230]

22 июня.

К Митилене. Широкая расселина, изрезанная заливами и пляжами. Оливковые деревья спускаются почти до самого моря. П. заболел. Врач (Паритис). Поднимаемся к Айясосу. Купание. Я немного поплавал. Отплываем вдоль берега. В конце дня сотни морских ласточек, летающих у самой поверхности неподвижной воды, словно приподнимают наш корабль в воздух. Прибытие в Сигрис.

(Мы приплыли в порт на закате. Порой солнце закрывало от нас порт, потом исчезало за холмом, и в сумерках снова показывался порт…)

Сигрис.

Вернуться в Сигрис. Две закрытые бухты. Голые холмы. Вода – гладкая, свет вечера. Здесь завершаются мир и жизнь. И начинаются снова.

Ночью деревня, увиденная с борта корабля, освещенного кострами для праздника Ивана Купалы.

Отплытие ночью. Мы с Мишелем заступаем на вахту в полночь. На море ночь становится безмерна – после того, как на западе закатился лунный серп. Созвездия опускаются к горизонту, где из теней образуются новые острова. Утром Скирос, возвышающийся ярусами на гребнях гор.

В пятнадцать часов отплытие на Скопелос. Во второй половине дня Северные Спорады. Один, два, пять, десять, четырнадцать островов вылупляются прямо в море. Вечером Скопелос и его крыши с прорисованными известью гребнями. Жасмин, гранатовые деревья, гибискусы. Спокойная ночь. Утром Скиатос, и мы проплываем через Эвбейский пролив.

26 июня.

Халкида. Предисловие к Гренье: «каждое сознание хочет смерти другого». Да нет же. Хозяин и раб. Учитель и ученик. История строится в одинаковой мере на восхищении и на ненависти.

Я бы пожелал этой книге молодого читателя, который бы походил на то, каким я был.

Подобно исканиям, какие Мелвилл описал в «Марди», мой поиск заканчивается размышлением об абсолютном и божественном.

Халкида.

Вечером – просторный и молчаливый Марафонский залив. Воды внезапно успокаиваются. Только короткий и тяжелый прибой. На огромный круг гор и ставший вдруг таинственным залив падает ночь. На водах спит красота.

27 июня.

Ранним утром, когда на окрестных холмах только начали трещать цикады, я купаюсь в неподвижных и свежих водах. Потом море и через двенадцать часов Кеа, остров с зелеными скалами, большая землистая устрица под немного затянутым небом. Но в ночи поднимается южный ветер, и на следующий день, 28, мы были заблокированы в Кеа. 29. Отплытие утром при плохой погоде на море. Сунион. Свет. Идра, Спеце ночью. 30. Порос, Эгина и снова Айия-Марина, как четыре года назад. Чудесный остров в центре вращения света и пространства. Сюда надо вернуться.

1 июля.

Афины. Жара. Пыль. Идиотский отель. Усталость. 2. Дельфы. Снова необыкновенное восхождение по ступеням света. Я иду по собственным следам. Аромат вечера на маленьком стадионе. 3. Возвращение в Коринф. До Патр. Я один, купание, вода… Патры – это большой Оран – пыльный, некрасивый и оживленный город. 4. Олимпия. 5. Микены, Аргос. Высокие сосны Олимпии стрекочут цикадами. Греция, взрывающаяся от звучных ослиных криков в ложбинах долин, на склонах островов.

Павезе[214]. Пусть единственная причина, по которой мы постоянно думаем о себе, в том, что мы вынуждены дольше всего оставаться с самими собой, чем с другими. Пусть гениальность – это плодородие. Быть – значит, выражать, выражать без передышки. Пусть праздность продлевает часы, но ускоряет годы, а деятельность – укорачивает часы и удлиняет годы. Пусть все развратники сентиментальны, ибо для них отношения между мужчинами и женщинами – предмет эмоций, а не долга.

Там же. «Когда женщина выходит замуж, она принадлежит другому, а когда она принадлежит другому, нам нечего ей сказать».

Там же. Старая Ментина, которая семьдесят лет ничего не знала об истории. Она прожила «статичную и неподвижную жизнь». Это вызывает у Павезе дрожь. А если бы Ментина была его матерью?

Жить в истине и для истины. Истина того, чем ты являешься изначально. Отказаться от игры с другими. Истина того, что есть. Не хитрить с реальностью. То есть принимать все ее своеобразие и бессилие. Жить в соответствии с этим своеобразием, вплоть до бессилия. В центре – творчество и безграничные силы человека, которым наконец было воздано уважение.

Возвращение. Обед с А. М. Он сообщает мне, что Массю и двое или трое его коллег подвергались пыткам, чтобы иметь право… (Разница: они сами это выбрали. Здесь нет ничего унизительного.) Странное впечатление.

Прошло десять дней после возвращения из Греции. Сила и телесная радость. Сон души и сердца. Где-то в глубине спит монастырь, крепость без прикрас, где молчание предается созерцанию.

Ложь усыпляет или мечтает, подобно иллюзии. Истина – вот единственная сила, радостная, неистощимая. Если бы мы были способны жить только истиной и для истины: молодая и бессмертная энергия в нас. Человек истины не стареет. Еще одно усилие – и он вообще не умрет.

Приложение [215]

Письмо к Амрушу.

19 ноября

Мой дорогой Амруш,

Мне помешали ответить проблемы с временем и здоровьем. Хотел написать тебе длинное письмо, и не справлялся даже с самыми обычными письмами. И сегодня не справляюсь. Но спешу поблагодарить тебя за второе письмо, оно меня очень тронуло. Тем не менее, я должен сказать тебе всю правду насчет того, что я думаю. Нас могут разделить отнюдь не вопросы личного плана. Это ничто – по сравнению с тем, что происходит сейчас и готовится в будущем. Но меня очень шокировало то, что ты писал, причем несколько раз, вообще о французах в Алжире (в «Монд» и «Коммюн»). Ты имеешь право встать на позиции F.N.L. Я же считаю их в данный момент убийственными, а в будущем – слепыми и опасными. Но принимая эту сторону, ты все равно должен проводить необходимые различия, а ты этого не делаешь. Я отказался от попыток заставить услышать голос разума. И вопреки всякой надежде, я все же надеюсь, что когда-нибудь этот голос будет услышан. Но я считаю своим долгом высказать тебе, в приватном порядке, свою реакцию: ты должен знать, что когда стреляют или оправдывают стрельбу по французским алжирцам