Бунт на борту - [31]

Крейсер тихий, темный, настороженный стоит, словно одинокий часовой у заводской стенки. Морозный иней покрывает серебряным панцирем его борта, палубу и палубные надстройки. Игольчатые хлопья инея беззвучно падают на палубу с рей, ростр, шлюпбалок, с боевого мостика и звонко хрустят под тяжелыми шагами часового. Он зябко переминается у трапа, перекинутого со стенки завода на борт крейсера. Свет луны вспыхивает холодным голубым пламенем на жале штыка.

Часовой остановился и прислушался. Тих и безлюден заводской двор, а в городе, угрюмым каменным взором уставившемся на крейсер, в темноте стучали погребально молотки, будто там заколачивали гробы. Это забивали наглухо досками двери и витрины магазинов, фото-ателье, парикмахерских салонов, ресторанов и кинотеатров на Невском, в Пассаже, в Гостином дворе. На Васильевском острове страдальчески кричали: «Караул!.. Спасите!.. Убивают!..» Бухали во тьме выстрелы. Безнадежностью, тоской по исчезнувшей жизни веяло от дворцов, обступивших Неву.

Вахтенный начальник, стряхивая темное оцепенение, бодро притопнул на мостике валенками и крикнул начальственно:

— Не дремать! Глядеть по всем румбам!

— Есть глядеть по всем румбам! — пронеслось в ответ над замерзшей Невой.

В неуютном, суровом от шаровой эмалевой краски шестнадцатом кубрике душно и жарко, как в бане. Авроровцы, наваливаясь друг другу на плечи и спины, тесно набились в кубрик. Сильные голые шеи, обветренные лица, то веселые, то строгие глаза. Здесь вся подвахта. В задних рядах, у дверей негусто синели кителя и блестели нарукавные галуны комсостава. Только старший артиллерист Винтер, толстый, смешливый, не чурался матросов, сидел в передних рядах.

Секретарь судового комитета машинный кондуктор Иван Карпов только что сделал коротенький ежедневный доклад о внутреннем положении республики, вернее, прочитал в газете сообщения с фронтов. Матросы угрюмо молчали.

Черный ветер отовсюду, черный ветер со всех румбов!

Член судового комитета Белоусов, огромный, тяжелый, с темным лицом и темными от бессонной усталости глазами, отстранил секретаря и встал на его место. Он был без фланельки, в одной тельняшке с засученными рукавами, и на руках его от кисти до локтя извивались сине-красные драконы, изящные и грозные. Китайская работа!

— Я тоже, товарищи, прочитаю вам сообщение, — начал Белоусов и зло усмехнулся. — Тоже с фронта военных действий.

Он наклонился над столиком, где среди раскиданных бумаг стояла пепельница, полная окурков, стаканы с холодным недопитым чаем, лежали куски хлеба, наган и ручная граната. Покопавшись в бумагах, он вытащил измятый грязный листок.

— Вот! Получили мы сегодня письмо. Слушайте!

Он начал читать.

— «Товарищи революционные матросы с „Авроры“. Вчера, 4 января, на Калашниковской бирже, на общем собрании была предложена премия за уничтожение парохода „Аврора“ в сумме 100 000 рублей царскими деньгами»…

Видно было, как напряглись руки Белоусова, державшие маленький листик бумаги, как шевельнулись драконы, злобно свивая спиральные хвосты. Он стряхнул ладонью внезапно выступивший на лбу пот и продолжал:

— «…в сумме 100 000 рублей царскими деньгами, причем 50 тысяч сразу, а остальные когда взорвет. Это было предложено шоферу, который сообщил мне. К сожалению, он не знает никого из них. К сожалению, он поздно мне сообщил, что все собрание уже разошлось. Ввиду этого просим быть на страже, а то будет печально, если найдется негодяй, который согласится шкуру свою продать и всю трудовую массу. Сочувствующий Второму съезду Советов и Народным Комиссарам. Г.»[27].

Белоусов бешено взглянул на авроровцев.

— Слышали? — тряхнул он письмом. — Вот какие дела, братишки! Прицеливаются из-за угла, а потом кричат о красном терроре!

— Ух, гады биржевые! — взмахнул кто-то кулаком. — Задушить нас желательно господам Рябушинским! Шалишь, гайка слаба!

— На флотских злобятся! Аж котел дрожит, клапана выбивает, во как злобятся!

— Фитиль им вставить, завертятся турбиной!

Белоусов позвонил карандашом по стакану:

— Не галдеть, братва! О деле давайте.

Внезапно поднялся Винтер и спокойно, деловито спросил:

— Письмо анонимное?

— Я знаю, что вы хотите сказать, товарищ Винтер, — ответил Белоусов. — Да, письмо анонимное. Кроме того, в нем много туману: какое это было собрание, да еще открытое, на Калашниковской бирже? Какой это был шофер, его фамилия? Какие люди сделали ему предложение о взрыве «Авроры»? Словом, туман в двенадцать баллов! Пожалуй, можно было бы махнуть на это рукой, если бы не второе письмо. А это уже настоящая полундра!

Секретарь передал ему другой лист. Белоусов развернул его, и все увидели штамп и печать.

— Это от Политотдела Морского Наркомата, товарищи, и помечено девятым января, числом поздним, чем анонимное письмо. Слушайте. «В судовой комитет крейсера „Аврора“. Предупреждение. Политотдел предупреждает вас, что наше Бюро по борьбе с контрреволюцией задержало тайное письмо, редактированное на Калашниковской бирже…»

— Все слышали? — поднял Белоусов письмо Политотдела. — Значит, верно запеленговали, след на Калашниковскую биржу ведет. А дальше вот что: «Из письма этого видно, что на ваше судно неизвестные лица собираются сделать покушение — взрыв, за крупную сумму денег. Ввиду этого вменяется вам в обязанность принять самые строгие меры, требуемые для бдительной охраны судна. Начполитотдела В. Мясников»