Бункер "BS-800"/ der Fluch des Reichs. - [168]

— Зачем?

Старик усмехнулся. Взгляд его опустился на землю, он глядел куда-то дальше устилающей землю под ногами травы. Он молчал, и это молчание показалось Борису невыносимой мукой.

— Что же ты молчишь? — воскликнул Борис.

— Что ты хочешь от меня услышать? — спросил старец. — Ты знаешь ответ на свой вопрос, этот ответ ты скрываешь от себя, боишься его!

Тут что-то прояснилось в мыслях Бориса, и он словно загипнотизированный стал говорить:

— Ты выколол его, потому что не мог смотреть на мои грехи! Прости!

Хотелось плакать, но слёз не было, их просто не существовало в этом мире.

— Раньше надо было думать!

— Я умер, да?

— Нет ещё, вот я посмотрю на тебя, и решу, умер ты или нет!

— Я не хочу… обратно! — вдруг неожиданно для себя сказал Борис, ведь сейчас его ничто не тревожило, он никогда не испытывал подобной безмятежности и спокойствия.

Он обрёл видимость тела, и по нему словно разлилось тепло, исходящее от солнца. Тепло исходило и из земли.

— Но и сюда тебе нельзя!

— Что же делать?

— А вот это мы и решим сейчас, времени у нас, — старик посмотрел на небо, — До заката!

— Для чего тебе ружьё?

— Даже с ружьём в руках человек может быть праведным, понимаешь?

Он в упор глядел в глаза Бориса, своим единственным глазом.

— Нет!

— Ну вот видишь, а ты говоришь «не хочу обратно!» — усмехнулся старец.

Левинц заметил, что резко потемнело, и понял, что паузы между их словами слишком велики, и солнце уже почти закатилось.

— Рановато тебе, Борис, рановато! — сказал дед, медленно вставая с аккуратного брёвнышка, и снимая с плеча винтовку.

Сил что-то говорить больше не было, он стоял словно мраморная статуя, не в силах пошевелится. Между тем старик не спеша снял оружие, перехватил ложе, и принялся прицеливаться прямо в Бориса, наводя ствол точно в лоб Левинца. Лицо старца не выражало никакой злости или агрессии, в единственном его глазе, наплоенном бескрайней синевой, была доброта, лишь озорная искорка прокатилась в голубом бездонном море. Он прицелился, и было похоже, что навёл он на Бориса водяной пистолет с тёплой водичкой, а не боевую, — в этом Борис не сомневался, — Винтовку системы «Мосин». Выстрел был неожиданным, и резким, на долю секунды в глазах потемнело, и тут же Борис увидел перед собой улыбающиеся лицо Шкаса. Оно показалось Борису мерзким и отвратительным, пропитанным злобой и ядом, в сравнении с чистым лицом только что виденного им старца.

— Жмур-то живой! — нехорошо обрадовался Шкас. — Слышь, жмур, как там? — он глазами указал на небо. — Бога видел?

— Нет, только Ангела; — голос вновь показался ему чужим.

— Ха-ха, а парниша с юмором! Чуть в ящик не сыграл, а юмор сохранил! — усмехнулся кому-то Шкас.

Он вновь смотрел на Бориса, и улыбка медленно уходила с его лица.

— Ну что, дружок, я тебя сейчас буду резать, медленно резать, чтоб повизжал ты, как поросёнок. Пусть кореша твои ушки свои погреют!

— Они мне не друзья! — ответил Левинц. — Ты им только одолжение сделаешь! Они меня из бункера выгнали, и сейчас — он приподнял отяжелевшую руку, — они меня, из пулемёта срезали!

Шкас задумался:

— А нах ты их предупреждал тогда? Чтобы дверь нам не открывали?

— Чтоб вам жизнь сказкой не казалось! Чтобы перед смертью, вы помучили друг друга!

— Смелый ты, «немец»! Но я всё-таки попробую тебя порезать, кровушку твою пустить, и жилки подёргать!

— Они тебе не откроют! И вытащить ты их оттуда не сможешь! А я — полюбому долго не протяну, загнусь я скоро, и вы загнётесь, только помучаетесь перед смертью!

— Это тебе твой Ангел сказал?

— Это тебе я сказал!

— Посмотрим; — снова задумался Шкас.

Левинц приподнял голову, почувствовав при этом тошноту и головокружение. Боли не было. Кроме Шкаса присутствовал другой здоровяк, с золотыми зубами — его все называли Гриф. Других двух не было.

— Где кореша-то ваши? — спросил Борис.

— Соскучился? — улыбнулся Шкас, — Так они скоро придут, ты не переживай!

Они пришли, и притащили с собой окровавленное тело.

— Чего там? — спросил Шкас.

— Жив, ты прикинь! — удивлялся покрывшийся потом Винт. — Мы к вертушке расквашенной подползли — а этот чертила, уже на полкилометра отполз, к сопке, на которой лагерь этих копателей был!

— Какой ещё чертила? — нервно переспросил Шкас. — Ты на какой частоте бакланишь?

— Крап жив.

Некоторое время все молчали. Наконец, Шкас продолжил:

— Догнали?

— Нет. Он при «Калаше» был! — отвечал Винт.

— Видать, сквозь стекло из «Калаша» по второму вертолёту палил, вот автомат в руках и остался! — предположил Егерь.

— Не зря говорят, что говно всегда всплывёт! — подвёл итог Шкас. — Вам надо было бы его загасить — если он из леса этого выберется, то чую, надует нам Московским ветром беду! Этот фраер тоже ведь дышит! — кивнул Шкас на окровавленное тело Афганца. — Хотя сами говорите, птичка высоко была!

Егерь заступился за окровавленное тело Афганца:

— Ты потише будь, если б не он, нас бы уже черви грызли! А спас его центнер Чеховского ливера!

— Не забывай Егерь, он по нам из своей пушки лупил, так что за честного пацана ты мне его не представляй! — говорил Шкас. — Для меня он — фраер, и был им всегда, потому, чтоб на гашетку давить, ума много не надо!