Бульвар - [86]

И все, съемочный день закончился. И закончи­лись мои съемки в этом фильме. Оставалось только озвучить. Но это потом.

В местном баре выпили с Калачниковым по круж­ке пива, и автобус отвез меня на сморгонский вок­зал. В Минск возвращался электричкой.

***

Позвонила заведующая труппой и предупреди­ла, что сегодня в четырнадцать часов — перевыбор­ное собрание художественного совета. Поинтересо­вался, почему так вдруг, вроде, пока еще не ходили слухи про перевыборы. Обычно актеры об этом зна­ют заранее, и тогда начинается предвыборная «кам­пания». Сразу возникают группировки: кто к кому ближе, чьи меркантильные интересы совпадают, происходит выдвижение своих кандидатов.

Объективности искать не приходится. Когда речь идет о профессиональных достоинствах того или иного кандидата в совет, господствует выгода: ка­кая польза будет с этого члена совета; проголосует ли он за тебя в нужный момент, когда можно будет получить какую-нибудь денежную премию; вспом­нит ли твое имя на обсуждении нового спектакля, что роль у тебя удалась и ты вырос как актер; как самым сладким бальзамом прольет тебе на сердце выдвижение на звание.

И не было никогда иначе. И не могло быть. Раз­ве только тогда, когда художественный совет не выбирался актерской труппой, а назначался руко­водством театра. Но и там проявлялась меркантиль­ность: подбирали тех актеров, которые могли под­держать любое предложение руководителей. Кому пряник, кому кнут, им все до ..., кроме самих себя. Хотя чуть ли не каждый в голос клянется: «Я люблю театр! Я не могу без него жить! Я буду честно отста­ивать все его лучшее и каждого актера! И мне небез­различна его судьба!..»

А если честно, то главное в этом пафосе слов — Я, МНЕ... Все остальное — пустой звук.

В театре никогда не существовало дружбы. Под­няться до высоты этих взаимоотношений не позво­ляет профессия. В ее первооснове заложен эгоизм. Если я не первый, значит, второй. А второй — толпа, массовка. Я должен проявить все лучшее, что дано мне с астральных высот. Я не должен поскользнуться. Пусть это сделает мой партнер или мой коллега, который следит из-за кулис и, как ворон, ждет моего провала, чтобы выйти вместо меня, отодвинув на позицию второго номера. Поэтому в лучшем случае мы — коллеги.

В театр я выбрался за несколько часов до предвы­борного собрания. Нужно было встретиться с актерами, которые поддерживали Андрона, и хотя бы наспех обсудить наши действия на перевыборах: кого выдвигать и поддерживать, чтобы не было разногласия.

В театре встретились с Угорчиком, Салевичем и Коньковым.

— Вот список, кого думаем выдвигать и поддерживать в совет, — Угорчик подал мне листок бумаги, на котором были написаны фамилии наших кандидатов.

Список меня удовлетворил, не став неожиданностью: там были все те, кто работал и хотел работать с Андроном. Моя фамилия там тоже значилась.

— С молодыми актерами я успел поговорить, они полностью за Андрона, — сказал Коньков.

— Сколько получается голосов? — уточнил я.

— Где-то около половины, — ответил Салевич.

— А точнее можно?

— Семнадцать человек — это точно. И это те, с кем мы разговаривали, — говорил Салевич. — Но есть и такие, кто колеблется, кто не определился. Можно надеяться, что кто-то из них тоже присоединиться к нам.

— На это надежды мало, лучше быть уверенным, — немного разочарованно промолвил я.

— Что есть, то есть. Больше не успеть. У нас был только вчерашний день. А у тебя как раз съемки на­мечались, — будто оправдывался Угорчик.

— Небогато. Тем более не известно, как проголосуют помрежи, электроцех, гримцех, которые тоже имеют право голоса на этих перевыборах, а если сло­жить их вместе, то всех будет более десяти человек.

— Думаешь, пролетим? — смутился Салевич.

... а хрен его знает! Семнадцать голосов — совсем не много. Тем более что Куль со своим «штабом» ра­ботает на полный разворот, — несколько раздражен­но ответил я.

— О, да! — подхватил Салевич. — Мне вчера ве­чером звонил: пронюхивал, как я и за кого. Намекал на премию в зарплате, аж на пятьдесят процентов, если поддержу их кандидатов и его в том числе.

— Но по своей должности он не имеет права вы­двигаться в художественный совет. Он хозяйствен­ник, — остро заметил Коньков. — Ему за туалетами нужно следить, чтобы не так воняли, чтобы в театре работала душевая, где можно было бы сполоснуться после спектакля, чтобы были доски и другие мате­риалы для строительства декораций и чтобы они в нужное время выставлялись на сцену.

— Не забывай, что Куль — не только заместитель директора по хозяйственной части, а по совмести­тельству и завпост. А это уже дает право быть кан­дидатом в художественный совет, — спокойно заме­тил Угорчик.

— Вот падла ненасытная! Только б деньги заха­пать. Ведь даже пальцем не шевелит на этой долж­ности, а только числится на ней, — нервничал Сале­вич.

— Оно и понятно: деньги не пахнут, как сказал один римский диктатор. От его работы результат нулевой. Только мошенничеством занимается да сплетнями. Гута на все его закидоны смотрит сквозь пальцы, а ведь он работодатель Куля. Если бы захо­тел — в одно мгновение мог бы его прогнать, — го­ворил Коньков.