Бульвар - [84]

Электропроводка на заднике вдруг заискрила и по ней пробежали синеватые язычки пламени. Слава Богу, рядом были актеры, которые ногами разбросали в стороны переплетенные электропровода тем самым ликвидировав возгорание.

Зритель эту нестандартную ситуацию воспринял как световой эффект. Даже аплодисменты прозвучали. И счастье, что этот «световой эффект» закончился так легко. Театральные истории знают ни один пример, когда приходилось опускать пожарный занавес.

В финале спектакля аплодисменты звучали долго и звучно. И ни один зритель не спешил покидать зал. Это был еще один показатель нашей полной победы.

Выходил на сцену Андрон, поднимал руки, обнимал актеров и вел за собой на поклон. Его очки отсвечивали безумным блеском, шерстью дикобраза торчала борода.

После спектакля собрались у Андрона в кабинете. Было шумно, тесно, весело.

Говорили тосты, пили.

Праздновали.

Кончилась водка — пустили по кругу шапку, послали гонца. Я видел радостных людей, и мне самому было радостно. Еще неделю назад, раздраженные друг другом, злые на Андрона, усталые от репети­ций, теперь, забыв про все, словно ничего не было, праздновали успех. Может, самый дорогой успех, самый редкий, самый значительный.

Наконец, настала та минута, когда начали гово­рить все сразу, не слушая и не слыша друг друга. Я назвал бы ту минуту минутой свободы духа, фан­тазии, плоти. Сдерживающие факторы куда-то от­ступали, освобождая самое тайное, глубоко спрятан­ное, которое никогда не проявилось бы в обычной, будничной жизни.

Саша подкатилась ко мне, когда я уже хорошо подсел на хмельную гриву Пегаса. А тот, глядя на еще нетронутые бутылки на столе, сбавлять свой ход не думал.

— Хочу с вами выпить, Александр Анатолье­вич,— скорее констатировала, чем предложила Саша.

— И я хочу с вами, — поддержал я Сашу.

Я налил себе водки, у Саши была, глянул Саше в глаза, она внимательно смотрела на меня, и через какое-то мгновение нашего непонятного молчания предложил: «За вас, Саша!».

— А я за вас, — внесла свое предложение Саша. — И только за вас.

— У меня это далеко не первая премьера, а у вас почти что первая, — не соглашался я. — Так почему же за меня? За вас, Саша, и удачи вам в будущем.

— Нет-нет! — категорично протестовала Саша. — И пусть это чуть ли не первая премьера в моей твор­ческой жизни, но весь зал встал не тогда, когда я вы­шла на поклон, или когда выходили другие главные исполнители, а когда вышли вы. И я понимаю, что это значит. За вас.

Мы чокнулись, выпили. Я хотел закусить лимо­ном, но Саша меня остановила: «Поцелуем будем за­кусывать».

Мягкими губами она припала к моим губам, и мы долго не отрывались друг от друга. Особыми чувс­твами меня это не зажгло, но было все же приятно.

Саша, как мне показалось, дышала немного взволнованно и часто. Какое-то время не знала, что делать дальше, ибо покидать меня ей совсем не хо­телось. Я это видел, но ничего не делал, чтобы задер­жать ее рядом. Роскошные Сашины глаза вспыхну­ли темным огнем.

— Ой! — вскрикнула она вдруг.

— Что случилось?

— Кошелек...

— Какой кошелек?

— Мой. Я его в гримерке забыла.

Саша смотрела испуганно. Словно оставила кошелек где-нибудь на вокзале.

— Спокойно, спокойно. Никуда он не денется. Я сейчас пойду и принесу его. Где он лежит?

— В ящике гримерного столика.

— Подожди, я быстро.

Я спустился в дежурку, попросил ключ от Сашиной гримерки. Почти на ощупь прошел по темной сцене на другую сторону помещения, где находились актерские гримерки, поднялся на второй этаж. Осмотрел один Сашин ящик, второй — кошелька не было! Заглянул за боковые зеркала трюмо — пусто. Посмотрел на пол, может, куда завалился, но все зря.

Неожиданно за спиной услышал, что в гримерку кто-то вошел. Оглянулся — Саша. Она стояла на пороге, прикрыв за собой дверь. В руках держала ключ от гримерки, который я оставил с обратной стороны! дверей.

— Что-нибудь не так? — смутился я, глядя, как Саша перебирает в руках ключ.

Саша стояла молча, совсем спокойно, только на верхней губе выступили капельки пота, да ноздри расширились. Ответ на свой вопрос я так и не получил. Некоторое время смотрели друг на друга беа слов. Тишину нарушила Саша:

— Мне закрыть дверь? — спросила она слегка дро­жащим голосом, глубоко втягивая в себя воздух.

Я спросил после паузы:

— Ты уверена, что это надо?

Сашины губы вздрогнули и, бросив на пол клю­чи, она исчезла за дверью.

«Ха-ха!» — сказал я сам себе, смеясь над тем, как лоханулся. Купился как мальчик. Да еще так по-ду­рацки повел себя.

Кабинет Андрона шумел, гудел. Все говорили одновренно и никто никого не слушал. Только одно чувство объединяло всех: чувство успеха — шумное, крикливое, глухое, слепое, радостное, завидное.

Званцов с покрасневшим лицом, размахивая ру­ками, что-то доказывал Угорчику, а тот с рюмкой в руках, опустив голову, молча слушал. Рядом с ними, тоже с рюмкой в руке, хмурил бровь Клецко.

Скалит редкие зубы Салевич, рассказывая что-то молодым артистам, берет гитару, пробует им спеть.

Амур с бутылкой в руках обходит чуть ли не каж­дого, предлагает налить. Дольше задерживается возле женщин, каждой целует ручку.

Несколько критиков что-то говорят Андрону, тот согласно кивает головой.