Бульвар - [52]
Нет больше, чем есть. Не будет больше, чем будет.
Вот и Вове время дало то, что дало, определило то, что определено.
«Я не хочу видеть завтрашний день!» — кричала вся Вовина человеческая сущность, внешняя и внутренняя.
Мы допили бутылку, и почти сразу Вова предложил:
— Возьми еще одну.
Минут через десять опять разливали вино по рюмкам. Я то и дело незаметно бросал взгляд на Вову, и каким-то холодком пробирало меня. Ощущение было понятным: в Вове я будто видел себя завтрашнего... И я пугался этого. И не хотел соглашаться с такой перспективой своего нового дня. «Я не желаю! Стой!!! Тихо, тихо... Я желаю видеть... быть... любить... Я желаю ощущать вот такую прохладу и жару, видеть траву и деревья, людей и животных, хочу зимой блуждать под вьюгой и кормить с рук снегирей. Я желаю все, что определяет время и что оно мне даст еще. Я хочу мучиться в поисках создания образа на сцене, хочу любить и ненавидеть все творческие распри, ругаться и мириться на этом тернистом пути. Я этого всего хочу, как можно больше, все желаю, люблю...»
Я даже закашлялся от этого неожиданного чувства, которое внезапно нахлынуло, будто какой-то знак предостережения, предупреждения...
На заборе, который ограждал парк, на деревьях, просто на траве, поодаль от нас, широко раскрыв клювы, словно пациенты в стоматологических креслах, сидели галки, вороны. Духота усиливалась, время перевалило за полдень.
— Как ты думаешь, я алкаш? — спросил Вова, и вопрос показался мне каким-то глупым, даже непонятным для взрослого человека, тем более что прозвучал он на полном серьезе, без всякого подсмеивания над собой.
Так играют дети в свои игры, без тени усмешки, рассказывая друг другу самые невероятные несуразицы и задавая такие же несуразные вопросы.
Так же серьезно, как прозвучал вопрос, я ответил:
— Думаю, алкаш.
— Нет! — вскинул голову Вова. — Я не алкаш, я — пьяница.
После небольшой паузы я сухо и упрямо декларировал свой вывод:
— Пьяница, Вова, я, а ты — алкаш.
Мы выпили еще. Вова опять задавал вопросы, рассуждал, а я с детской серьезностью отвечал, слушал.
— Думаешь, я не смогу?
— Не знаю.
— И я не знаю. И главное, пожалуй, то, что я не желаю знать.
— Почему? — мой вопрос, скорее, риторический, для поддержания беседы.
— Во всем должен быть какой-то смысл. А тут — никакого...
— Разве не имеет значения, с чем завтра проснешься, с какой надеждой и какими мыслями?
— Мне все равно! А тебе?
— Ну, у меня все-таки есть какая-то надежда... Да и мысли забирают определенное внимание...
— А моя надежда и мысли вот! — и Вова пальцем щелкнул по бутылке. — Наливай.
Мы выпили.
— На этом свете у человека нет ничего сущего, кроме одиночества, если, конечно, не брать во внимание какие-то материальные ценности, — рассуждал дальше Вова. — Но это грязь. Поддавшись на их манящий блеск, душой нужно умереть, проще — сдохнуть. Вроде ходят, руками машут, что-то кричат, чтобы ухватить свой кусок благосостояния, едят, пьют — а мертвецы, трупы. День и ночь трясясь над своим призрачным богатством, они еще глубже зарываются в одиночество. И слепнут, глохнут ко всему живому, радостному... Немало таких видел. Вот и получается: одиночество — праздник человеческий, серый праздник.
Вовины рассуждения удивительным образом сов падали с моими, и я не без интереса слушал, а он продолжал:
— Все мы дети природы. А в ней как? Родило дерево или цветок зернышко, сбросило его на землю и начинает из этого зернышка расти такое же дере! во или цветок. Но растут они сами по себе, только солнцем, дождем да ветром обласканы. Взрослые деревья и цветы уже не имеют к своим младенцам никакого отношения. Почти то же самое и у зверей: только пока слепые и беспомощные — кормит свое потомство мать. А отец вообще не знает, что оно у него есть. А как подросло потомство, — так и нет для них больше мамы: сами себя кормите, голубчики. И нет ни брата, ни сестры. А если встретятся на узкой тропинке — горло перегрызут друг другу. О-ди-но-чест-во! В отличие от зверей, где главным выступает инстинкт самосохранения и продолжения рода, у людей есть чувство любви. Сколько про него спето и сказано! И как ужасно, когда после непродолжительных, бурных ее проявлений, где вначале будто и понимание, и единство взглядов, оно однажды обозначается незаживающими душевными ранами. И уже у каждого из бывших возлюбленных свой смех, свои слезы. И только дети еще удерживают, как бы являясь связующим звеном от окончательного разрыва, одновременно рождая и воспитывая в себе свое одиночество. Этот пример полностью про мою племянницу.
Вовину племянницу я знал: красивая. Пробовал даже ухаживать за ней, но совсем ненастойчиво, скорее, по привычке. Слышал, что муж ее наркоман. А в глазах их шестилетнего сына действительно читалась глубокая сосредоточенность на самом себе.
— О-ди-но-чест-во! — еще раз протянул Вова и, немного помолчав, воскликнул: — А если алкаш, то хрен с ним! Мне нравится. И, знаешь, эти последние мои пять лет, которые я провел здесь, если не брать детство, как ни удивительно, были самыми настоящими, самыми существенными...
Достигнув эмоциональной зрелости, Кармен знакомится с красивой, уверенной в себе девушкой. Но под видом благосклонности и нежности встречает манипуляции и жестокость. С трудом разорвав обременительные отношения, она находит отголоски личного травматического опыта в истории квир-женщин. Одна из ярких представительниц современной прозы, в романе «Дом иллюзий» Мачадо обращается к существующим и новым литературным жанрам – ужасам, машине времени, нуару, волшебной сказке, метафоре, воплощенной мечте – чтобы открыто говорить о домашнем насилии и женщине, которой когда-то была. На русском языке публикуется впервые.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Признанная королева мира моды — главный редактор журнала «Глянец» и симпатичная дама за сорок Имоджин Тейт возвращается на работу после долгой болезни. Но ее престол занят, а прославленный журнал превратился в приложение к сайту, которым заправляет юная Ева Мортон — бывшая помощница Имоджин, а ныне амбициозная выпускница Гарварда. Самоуверенная, тщеславная и жесткая, она превращает редакцию в конвейер по производству «контента». В этом мире для Имоджин, кажется, нет места, но «седовласка» сдаваться без борьбы не намерена! Стильный и ироничный роман, написанный профессионалами мира моды и журналистики, завоевал признание во многих странах.
Россия, наши дни. С началом пандемии в тихом провинциальном Шахтинске создается партия антиваксеров, которая завладевает умами горожан и успешно противостоит массовой вакцинации. Но главный редактор местной газеты Бабушкин придумывает, как переломить ситуацию, и антиваксеры стремительно начинают терять свое влияние. В ответ руководство партии решает отомстить редактору, и он погибает в ходе операции отмщения. А оказавшийся случайно в центре событий незадачливый убийца Бабушкина, безработный пьяница Олег Кузнецов, тоже должен умереть.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.