Бульвар - [50]

И как часто бывает в жизни, не смог переклю­чить себя на другое... А был, пожалуй, самый ум­ный в школе — участник всех научных олимпиад: математических, химических, литературных. Да все зря! Ничто не увлекало больше, ничто не переби­ло мечту про театр: болезнь оказалась неизлечимой. И поплыл по течению жизни выброшенной щепкой. БАМ, стройка в Сибири и, наконец, стройка в Минс­ке ослепили, оглушили мечту, и легла она в нем на дно души, как ложится на грязный асфальт осенний желтый лист, которому уже никогда не взлететь на дерево и не стать вновь зеленым.

И вот уже более пяти лет Вова (так звали друга) покинул Минск и жил в родительском доме (родите­ли давно умерли), нигде не работая. Жил на то, что свою минскую квартиру сдавал то ли племяннику, то ли племяннице, которые за это что-то платили, и это позволяло ему как-то существовать. Сколько ви­дел его за последние годы, ходил он всегда — и зи­мой и летом — в старом, видно, оставшемся еще от родителей ватнике неопределенного темного цвета, штопаных штанах, стоптанных, высушенных, как кость (понятно, никогда не ваксовались) кирзовых сапогах. Пил он каждый день с тех пор, как уехал из Минска. С длинной дедовской бородой, которую огпустил, он был похож на семидесятилетнего старика, хоть за плечами еще полсотни не имел.

Как только я переступил порог дома, в нос ударило затхлостью и вонью. Будто окунулся в поток грязи из сточной канавы. Заплеванный черный пол, множеством затоптанных на нем окурков, слева от стены, друг против друга, две неширокие железные кровати, с перевернутыми сбитыми подушками, одеялами, матрацами. Справа от входа, с обломанными двумя ножками, наклоненный к полу диван, разукрашенный рыжими пятнами с беловатым обводом. На стенах рваные, выцветшие, грязно-свелого цвета обои с черными точками от погашенных о них сигарет.

В доме, кроме хозяина, было человек семь мужиков в возрасте от двадцати пяти до шестидесяти лет. Некоторых я знал, лица других были знакомы, но имен не помнил, а двух самых молодых вообще видел впервые.

Неожиданностью и полным дисбалансом была среди них молодая, лет двадцати, может, немногое старше девушка. С короткой стрижкой, достаточно большими, светлыми, с зеленоватым оттенком глазами и немного вытянутым аскетическим лицом. На ней были кирпичного цвета кофточка, светло-ро­зовые штаны, на ногах — белые босоножки. Это был резкий контраст среди грязи и однообразной серо­сти мужских одежд.

Кроме хозяина и девушки — в ее взгляде на меня я прочитал неподдельную заинтересованность — мое неожиданное появление встретили почти враждеб­но. Так бывает, когда к стае, которая бешеной привязанностью тянется за сучьей течкой, хочет при­биться еще один кобель.

Весь этот домашний рисунок завершал стол с де­сятком пустых бутылок, черной буханкой общипан­ного хлеба и насыпанной на газету солью.

— О, мне тут нечего делать! — сказал я и обратил­ся к хозяину: — Вова, если есть время, я бы погово­рил с тобой наедине, но думаю, в другой раз, — и по­вернулся к выходу. Вова остановил меня.

— Подожди! — вскликнул он и обратился к при­сутствующим: — Мужики, все! Бутылки пустые, расходимся.

Нехотя поднимаясь, гости покидали дом. Неко­торые, кто меня знал, выходя, здоровались за руку, но с какой-то натянутой полуулыбкой. Они будто от вкусного корыта отрывались.

В доме остались только Вова, девушка и я. Она даже не шевельнулась, чтобы попытаться покинуть помещение, будто была у себя дома. Светло-зеле­ным взглядом смотрела на меня внимательно и за­интересованно.

— Ну, здорово, браток! — протянул мне руку Вова. — Говорили, что ты приехал, да все никак не мог до тебя дойти. То пьяный, то погода жаркая — из дома не выйдешь, в яичницу спечет, — смеялся он.

Мы пожали друг другу руки.

— Может, познакомишь нас? — показал я на де­вушку.

— Виолетта, соседка моя, — коротко сказал Вова.

Я хотел назвать себя, но Виолетта меня опередила:

— Вас я знаю. Мне Вова рассказывал... Вы артист. Не раз по радио слышала, видела по телевизору, даже в клубе в кино.

Было приятно услышать ее слова, прозвучавшие как подтверждение моей известности, даже попу­лярности. И пусть себе только на родине... Все рав­но приятно!

Но главным было не это. Главное было в другом. Виолетта заинтересовалась мной. Даже невооруженным взглядом можно было это заметить. И я заметил, отметил это про себя.

— Жаль, но и мне придется вас оставить, — поднялась Виолетта.

— Почему так быстро? — поинтересовался я.

— На работу нужно, коров доить.

— Вы на ферме работаете?

— Приходится.

— Что ж, действительно жаль, — не без сожаления отметил я, открыто глядя в светло-зеленые глаза Виолетты.

— Думаю, мы еще встретимся, — осветляя лицо улыбкой, ответила Виолетта.

— Надеюсь, — искренне ответил я. Виолетта пош­ла, бросив на меня с порога еще один, волнующий мое сердце, взгляд.

— Кто она? — обратился я к Вове, когда остались вдвоем. — Что-то не помню у тебя таких соседей.

— Падчерица Демина. Со своей матерью — как кот с собакой живут. Вот днями, а бывает и ночью, проводит время у меня. К тому же видишь — мужи­ки вереницей за ней. И холостяки, и женатые. Как-то даже дрались из-за нее, — смеялся Вова.