Бульвар - [49]

— Так начни практиковать с мужем, — предло­жил я.

— Нет, он не поймет! — отмахнулась Валя и, как мне показалось, с ноткой легкого сожаления.

— Почему?

— У мужей другая логика...

— Какая еще логика?

— Сразу начнет выяснять, где я этому научилась, откуда такое умение? И, понятно, ревность, ссоры... А я нигде этому не училась! Просто чувствую, хочу... Нет, с мужем все просто: я снизу, он сверху, и чаще в темноте.

— А ты все-таки попробуй проявить инициативу: незаметно, осторожно — вдруг ему понравится,— не скажу, чтоб настойчиво, рекомендовал я Вале.

— О, нет! Лучше жить спокойно, тихо, тем бо­лее что он очень ревнивый. Да и вообще — муж сов­сем для другого: с ним детей рожать надо, воспиты­вать их, и чтобы в доме была полная чаша. Ну а для души — вот ты у меня появился, — хитровато блес­нула глазами Валя, прижимаясь ко мне.

На такое рассуждение Вали я только усмехнулся, да и что можно на это сказать?!

Уже было далеко за полночь, когда мы допили вино, и Валя провела меня на улицу.

Ночь была теплая, ясная, лунная. Глянешь на улицу — далеко видно. Только тени от деревьев и домов непроглядны.

В тени Валиного дома мы остановились, и она, обвив руками мою шею, жадно впилась своими гу­бами в мои. Я повернул ее спиной к себе, она не­много наклонилась, схватилась руками за забор. Задрав на бедра платье и держась за них руками, одним движением своего малыша я вошел в Валин источник...

Валя стонала.

— Тихо, тихо, — успокоил ее я. — Соседи могут ус­лышать.

Моя трезвая логика не действовала на Валино так неожиданно возникшее увлечение, которое, может, впервые открылось для нее какими-то мгновения­ми своей неисчерпаемой, бездонной тайны любви. Да и сам я начал тонуть в ощущении нового сладко­го чувства. Со страстным стоном, мы почти одновре­менно кончили наше дикое безумство.

Еще любовным огнем согревался мой малыш, медленно сменяя свое напряжение на удовлетворен­ную легкость, как я услышал взволнованный Валин голос:

— Господи, как же хорошо!

Несколько дней подряд мы развлекались с Валей. Случалось, даже днем, когда Леша был на работе или ездил в район по каким-то колхозным нуждам, и Валя забегала ко мне, будто набрать белого нали­ва, которого у меня было много и который успел уже созреть.

Иногда собирались вечером у них после работы. Понятно, было застолье. От выпитого, или от уста­лости, или от обычного неумения пить Леша как- то быстро пьянел и шел спать. А мы с Валей давали физическое воплощение нашим любовным фанта­зиям. Валя оказалась способной партнершей, и это было здорово, чтобы проводить мое лишенное вся­ких мыслей и забот время.

***

Как-то отправился в магазин купить хлеба и спи­чек. Все остальное пока не обременяло меня своей необходимостью: запаса еды, которую я привез с со. бой, хватало еще на несколько недель, и я был споко ен. К тому же, признаться честно, едок я слабоватый хотя поесть вкусно совсем не против. Да и разница в этом кардинальная: много съесть — и вкусно поесть

Вспоминаются строки стихотворения Хайяма: «Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше будь один, чем вместе с кем попало».

Я бы отметил, что мысль этих строчек полностью соответствует моим жизненным принципам. Как и первое — насчет голодания, так и второе — насчет дружбы (а я «вместе с кем попало» понимаю именно так) определялось как-то незаметно под воздействи­ем той среды, в которой я жил и двигался, чаще всего не имея никакой ориентации. Я вслепую, наощупь, методом «тыка» определял ее себе сам, где напряга­лись до последнего звона нервы и чувства, трещали кости и вылетали зубы, убеждался в ее сущности и только тогда двигался дальше или, получив резуль­тат измены и обмана, менял направление поиска.

Я шел один. Я искал один. Я думал один. Я тонул один. Я блуждал один. Я выбирался один. Я плакал один. Я смеялся один.

Никогда, ни один флюгер не показывал мне нуж­ное направление, ни одна рука не протянулась для спасения. Может, только давным-давно, когда голо­ва моя была острижена наголо, или на ней оставал­ся небольшой чуб, и шершавая материнская ладонь гладила ее, с надеждой и верой на лучшее. Тогда подсознательно я был уверен в обязательном реше­нии самых наивысших сложностей, уверенно чувс­твовал непоколебимость вечности. И только после, когда, полный надежды и веры, оттолкнулся от бе­рега детства и, подхваченный вихрем жизненных невзгод и потерь и очень редко — удач и приобре­тений, на пути суетливых, поспешных лет, я понял вечное одиночество человеческого сознания.

Одиноким человек приходит в мир, одиноким движется по жизни, одиноким отходит в вечную тьму. Никто никогда не возьмет на себя его муки, его боль, его страх и отчаяние, его ужас перед пос­ледней чертой...

Я купил хлеб, спички и решил навестить друга, который жил около магазина. Прихватил с этой це­лью бутылку вина.

Здесь нужно сказать несколько слов о друге. Рань­ше он жил в Минске, работал на стройке. Был и плот­ником, и штукатуром, и маляром. Почти все умел, что касалось строительства. Но оно никогда не было его мечтой, его единственным великим желанием и любовью. Была вынужденная необходимость зара­батывать на кусок хлеба и одежду. Он мечтал о те­атре, о сцене... Он видел себя артистом и никем дру­гим. Он был им, он родился им... Не получилось...