Бульвар - [12]
— Ксиву дай, падла! — грубо прошипел я.
Проверяющий удивленно смотрел на меня, будто сам у себя спрашивая: кто такой? Откуда взялся он в этом замкнутом пространстве? Тут я хозяин, и тут мой закон.
Его тугие, закостенелые мозги никак не могли сообразить, что я от него требую, чтобы хоть как-то отреагировать. Скорее всего, он не понимал, что означает «ксива». Я помог ему:
— Ксиву на шмон, вертухай!
Наконец, после долгой паузы, в его невыразительных рыбьих глазах на мгновение мелькнуло что-то живое.
— Вот, — показал он закомпостированный талон. — Я пробил и имею право проверять других. Покажи свой! — это уже ко мне и даже с агрессией.
Весь троллейбус настороженно молчал. Многие не смотрели на нас, всем своим видом показывая, будто то, что сейчас происходит, не имеет никакого отношения к ним.
— Покажу, покажу, — тихо и даже ласково говорил я, пытаясь скрыть дрожь, которая начинала меня бить. — Граждане, вот мой проездной, — показал я всем свой билет.
— Ты мне покажи,— требовательно протянул руку проверяющий.
— И тебе покажу, — тем же ласковым голосом пообещал я, пряча билет в карман. — Потом покажу...
Резким сильным движением я подхватил проверяющего подмышки и бросил к средним дверям. Он упал на нижнюю подножку, и я прижал его между поручнями.
— Прошу прощения, граждане, — с каким-то отчаянным весельем звучал мой голос. — Чтобы не мешать вашей дреме, с вашего позволения, я предъявлю этой личности проездной на улице.
Я бы не сказал, что мои действия смутили проверяющего. Неожиданность, с которой он был брошен, наверное, даже просветлила его мозги. Он с интересом смотрел на меня, не пытаясь освободиться.
Троллейбус остановился, скрипнули двери, и проверяющий спиной сам выпрыгнул на тротуар.
Не успел я еще выйти из троллейбуса, как услышал крик:
— Неформал! Смотрите, люди, неформал! Ни за что бьет меня! — кричал проверяющий.
Человек десять на остановке подозрительно смотрели на меня. Я чуть сдерживался: так хотелось заехать по морде этому животному. Но не мог. Как докажешь людям, что ты не верблюд? А тот набирал голос:
— В троллейбусе начал ко мне приставать. Пьяный видно. Ругал власть. Вызовите милицию, а я присмотрю за ним.
Ну это он уже слишком насчет власти. Большая честь ей будет, чтобы ругать в троллейбусе. Но лезть на глазах у всех в драку было бы неразумно с моей стороны.
Гуляя желваками, перешел на другую сторону улицы, чтобы вернуться на остановку назад. Зло сопел в нос, ожидая какой-нибудь транспорт.
— Мужик, ты чего? — дернул меня кто-то за рукав.
Это был проверяющий из троллейбуса. Меня даже подбросило на месте — так закипела злость. И я, почему-то, несказанно обрадовался. Будто кто-то предложил мне поучаствовать в необычном зрелище.
— Ты чего разошелся? — усмехнулся он. — Нервы лечить надо.
На остановке были люди, и это мне совсем не импонировало. Проверяющий опять мог что-нибудь вытворить.
— Отойдем,— предложил я ему, показывая на арку, которая туннелем прорезала длинный кирпичный дом и давала выход во двор. «Там темней и никаких свидетелей», — думал я.
— Нет, давай тут все выясним, — не соглашался проверяющий.
— Здесь базара не будет, голубок, — я отвернулся и сделал несколько шагов в сторону арки.
Я выбрал тактику непринужденного заманивания, говоря образно — раненой птицы: когда человек или какой-нибудь зверь очень близко подходит к ее гнезду, она вылетает из него, чтобы спасти своих птенцов, и садится недалеко от незваных гостей, тем самым все внимание переключая на себя и всем своим видом показывая, что лететь не может — крыло перебито. Нежданный гость — за ней, надеясь на легкую добычу. Та, несколько раз подпрыгнув, машет крыльями, немного отлетает, потом снова садится. Небезопасный гость — за ней.
Птица опять повторяет тот же прием. И так много раз, пока не убедится, что птенцам ничего не угрожает. Тогда легкий взмах крыльями и... будь здоров, разиня!
— Не буду я с тобой разговаривать, не хочу, — я уже почти зашел под арку.
— Да что ты сцышь, мужик? Возьми бутылку, и концы в воду. Я на тебя не обижаюсь, — не отставая, тянулся за мной проверяющий.
Когда, наконец, арка прикрыла нас своей темнотой, я резко повернулся к своему ненавистнику — тот от неожиданности даже отступил на шаг — и, чувствуя дрожь во всем теле, дал волю своим чувствам:
— Говоришь, бутылку, и концы в воду? И никакой обиды?
— Бутылку и концы... И никакой обиды... — чувствуя опасность, запереживал тот.
— Будет тебе и бутылка и концы... — чуть сдерживая себя, пообещал я. — А еще, падла, я тебя очень обижу.
Мой плевок в ненавистное лицо и за ним сильный удар в челюсть. Он спиной прислонился к стене, начал оседать. Но совсем не сел. Потянулся вверх, оттолкнулся от стены — и на меня. Мой второй удар посадил его на задницу.
Я побежал. Двор был хорошо освещен, и я не боялся споткнуться. Вместо того чтобы бежать через детскую площадку, где было много разных развлечений для детей — домики, грибочки, песочницы, качели, лестницы, — что является преградой для любого автомобиля, я, как одноклеточное существо, помчался по тротуару. «Уазик» прервал мой стремительный бег, догнал меня и затормозил перед самым носом.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.