Бульвар - [12]

— Ксиву дай, падла! — грубо прошипел я.

Проверяющий удивленно смотрел на меня, будто сам у себя спрашивая: кто такой? Откуда взялся он в этом замкнутом пространстве? Тут я хозяин, и тут мой закон.

Его тугие, закостенелые мозги никак не могли со­образить, что я от него требую, чтобы хоть как-то от­реагировать. Скорее всего, он не понимал, что озна­чает «ксива». Я помог ему:

— Ксиву на шмон, вертухай!

Наконец, после долгой паузы, в его невыразитель­ных рыбьих глазах на мгновение мелькнуло что-то живое.

— Вот, — показал он закомпостированный та­лон. — Я пробил и имею право проверять других. По­кажи свой! — это уже ко мне и даже с агрессией.

Весь троллейбус настороженно молчал. Многие не смотрели на нас, всем своим видом показывая, будто то, что сейчас происходит, не имеет никакого отношения к ним.

— Покажу, покажу, — тихо и даже ласково гово­рил я, пытаясь скрыть дрожь, которая начинала меня бить. — Граждане, вот мой проездной, — пока­зал я всем свой билет.

— Ты мне покажи,— требовательно протянул руку проверяющий.

— И тебе покажу, — тем же ласковым голосом пообещал я, пряча билет в карман. — Потом пока­жу...

Резким сильным движением я подхватил прове­ряющего подмышки и бросил к средним дверям. Он упал на нижнюю подножку, и я прижал его между поручнями.

— Прошу прощения, граждане, — с каким-то отчаянным весельем звучал мой голос. — Чтобы не мешать вашей дреме, с вашего позволения, я предъявлю этой личности проездной на улице.

Я бы не сказал, что мои действия смутили прове­ряющего. Неожиданность, с которой он был брошен, наверное, даже просветлила его мозги. Он с интере­сом смотрел на меня, не пытаясь освободиться.

Троллейбус остановился, скрипнули двери, и про­веряющий спиной сам выпрыгнул на тротуар.

Не успел я еще выйти из троллейбуса, как услы­шал крик:

— Неформал! Смотрите, люди, неформал! Ни за что бьет меня! — кричал проверяющий.

Человек десять на остановке подозрительно смот­рели на меня. Я чуть сдерживался: так хотелось за­ехать по морде этому животному. Но не мог. Как до­кажешь людям, что ты не верблюд? А тот набирал голос:

— В троллейбусе начал ко мне приставать. Пья­ный видно. Ругал власть. Вызовите милицию, а я присмотрю за ним.

Ну это он уже слишком насчет власти. Большая честь ей будет, чтобы ругать в троллейбусе. Но лезть на глазах у всех в драку было бы неразумно с моей стороны.

Гуляя желваками, перешел на другую сторону улицы, чтобы вернуться на остановку назад. Зло со­пел в нос, ожидая какой-нибудь транспорт.

— Мужик, ты чего? — дернул меня кто-то за ру­кав.

Это был проверяющий из троллейбуса. Меня даже подбросило на месте — так закипела злость. И я, по­чему-то, несказанно обрадовался. Будто кто-то пред­ложил мне поучаствовать в необычном зрелище.

— Ты чего разошелся? — усмехнулся он. — Нервы лечить надо.

На остановке были люди, и это мне совсем не им­понировало. Проверяющий опять мог что-нибудь вытворить.

— Отойдем,— предложил я ему, показывая на арку, которая туннелем прорезала длинный кир­пичный дом и давала выход во двор. «Там темней и никаких свидетелей», — думал я.

— Нет, давай тут все выясним, — не соглашался проверяющий.

— Здесь базара не будет, голубок, — я отвернулся и сделал несколько шагов в сторону арки.

Я выбрал тактику непринужденного заманива­ния, говоря образно — раненой птицы: когда чело­век или какой-нибудь зверь очень близко подходит к ее гнезду, она вылетает из него, чтобы спасти сво­их птенцов, и садится недалеко от незваных гос­тей, тем самым все внимание переключая на себя и всем своим видом показывая, что лететь не мо­жет — крыло перебито. Нежданный гость — за ней, надеясь на легкую добычу. Та, несколько раз под­прыгнув, машет крыльями, немного отлетает, по­том снова садится. Небезопасный гость — за ней.

Птица опять повторяет тот же прием. И так много раз, пока не убедится, что птенцам ничего не угрожает. Тогда легкий взмах крыльями и... будь здоров, разиня!

— Не буду я с тобой разговаривать, не хочу, — я уже почти зашел под арку.

— Да что ты сцышь, мужик? Возьми бутылку, и концы в воду. Я на тебя не обижаюсь, — не отставая, тянулся за мной проверяющий.

Когда, наконец, арка прикрыла нас своей темно­той, я резко повернулся к своему ненавистнику — тот от неожиданности даже отступил на шаг — и, чувствуя дрожь во всем теле, дал волю своим чувс­твам:

— Говоришь, бутылку, и концы в воду? И никакой обиды?

— Бутылку и концы... И никакой обиды... — чувствуя опасность, запереживал тот.

— Будет тебе и бутылка и концы... — чуть сдерживая себя, пообещал я. — А еще, падла, я тебя очень обижу.

Мой плевок в ненавистное лицо и за ним сильный удар в челюсть. Он спиной прислонился к стене, на­чал оседать. Но совсем не сел. Потянулся вверх, от­толкнулся от стены — и на меня. Мой второй удар посадил его на задницу.

Я побежал. Двор был хорошо освещен, и я не боялся споткнуться. Вместо того чтобы бежать через детскую площадку, где было много разных развлечений для детей — домики, грибочки, песочницы, качели, лестницы, — что является преградой для любого автомобиля, я, как одноклеточное существо, помчался по тротуару. «Уазик» прервал мой стре­мительный бег, догнал меня и затормозил перед са­мым носом.