Бульвар - [14]
Но вот еще немного мгновений — и уже снова мудак, снова серьезный и озабоченный, с ощущением всех жизненных реальностей.
Смотрю в окно. Думаю. Понимаю. Усмехаюсь. Слушаю. Всю эту птичье-детскую песню, эту поэзию и музыку, пока земля и все живое на ней не превратится в пыль и туман, год за годом будут слушать другие миры. Будут удивляться и завидовать, делать попытки понять и перенять для себя, чтобы надышаться запахом и ароматом такого же счастливого безумства. Уверен: таким калейдоскопом красок, звуков, запахов не владеет ни одна планета Вселенной. Мы одни такие. Одни! И нам это не страшно, потому что нас не покидает весна. Она все равно приходит, даже после самой холодной зимы. И зеленеют, шумят деревья, своими кронами раскачивая и раскрашивая облака; цветут цветы, украсив новый день миллионами разноцветных знаков открытия и чистоты; журавлиным криком оглашаются леса и луга, озера и реки, острова и земляничные поляны; в трепетном сиянии расправляют бабочки свои тонкие нежные крылья; и всей этой весенней новизне придают смысл трудяги-пчелы, медным гулом наполняя разомлевшее под солнцем вольное царство Широкого пространства.
***
Какой-то шум заполняет мою голову, и я все чаще, нервно и жадно, оглядываюсь по сторонам: на улице, в транспорте, в магазине. Даже в церкви. А куда здесь денешься? Если только глаза повыкалывать? Тогда начну руками трогать воздух вокруг... А если их отсечь — то буду звать, выть... И не я виноват в том первобытном животном дикарстве. Я, может, самый пристойный из всего человеческого рода.
Я люблю музыку и дождь, тонкие тропинки среди ржаного поля и наглые в своей красоте васильки, величавую грусть дубов на зеленых лугах и в дремучих лесах, раскаты грома, красочное телевизионное шоу и народные гуляния в далеких глухих деревнях. Я люблю вкусно поесть и поспать, а еще, без учета времени, работать — и терять, работать — и находить. Мне нравится крутить колесо — калейдоскоп времени— с одержимостью холода, ливня, урагана. И не могу, не желаю вытравить, кастрировать, забить, заплевать свое необузданное желание дикой природы, свое — хочу! — уродливой пристойностью педанта, проеденного молью плешивого интеллигента или импотента, который прячет свою немощность под знаком воспитанности.
Сотворил же Бог Ее и Его. И наказал Бог, чтобы не пропал род человеческий. И наделил он это желание такой сладостью! Так что, он — провокатор или сознательный враг своему, почти наилучшему шедевру на Земле?!
Если так, то веником ему под зад!
Не пожелает мать своему сыну зла. Горькими мучениями не будет испытывать его на верность и преданность ей. Сама, родив его в муках, она будет его просто любить, радоваться тому, что он ест, что говорит слово «мама» и что нуждается в ней. И только где-то там, в глубине души, чуть-чуть таить самую корыстную из всей материнской корыстности надежду: что и он ее любит. Требовать чего-то большего — уже не материнское чувство, оно будет больше похоже на сделку: ты мне — я тебе.
А Бог рожал не в муках. Он взял и родил. От скуки. От нечего делать. И чтобы как-то коротать время — а, как известно, время у Бога бесконечно, — глядя со своих высот на бессмысленную суету человеческого рода, как это делаем мы, просматривая остросюжетный художественный фильм. Бог создал себе игрушку. И пусть. И спасибо ему за это. Спасибо, что из миллиарда пылинок мира он создал нас, людей, и наделил логическим мышлением. И что научил нас рисовать и строить дома, петь и играть музыку, сочинять стихи и писать сказки. А еще... любить. Все это выросло из одного, Богом данного нам понятия: я хочу!
И я хочу. Я не могу не хотеть. Я — посуда, переполненная спермой. Она заливает мои мозги. Одурманивается ясность, зажигается нервная жадность в глазах, кровавым бычьим отливом. И дрожью пронзает тело. Каждая мышца в нем требует освобождения...
Настоящее пекло эта весна! Не с кого умный пример взять. Все с глазами солнечных идиотов.
С бездумной легкостью полупьяного выкидываю себя из квартиры в уличный бражный хмель...
«Офис» — так называли гримерку номер шесть сами актеры, которые там сидели, гудел гулом небольшого ядерного реактора. Немного постояв под дверью, постучал.
— Свои все дома, — услышал ответ, но понимать это нужно было так: двери не закрыты, чего дуреть.
Вошел. Встретили по-разному, но без неприязни. Шулейко, чей голос я услышал еще за дверью, с красным лицом, впрочем, как и у всех (их было шестеро), сразу съязвил:
— Ну конечно, с таким нюхом пройти мимо — так потом всю ночь спать не будешь, что пропала халява.
Я отреагировал без обиды:
— Не думал, что в это время кого-нибудь найду. Ноги имею — иду в магазин.
Было около пятнадцати часов. Дневная репетиция закончилась, спектакля вечером не было. Работа опять начиналась в восемнадцать часов. И только для тех, кто был задействован в репетиции. Как я понял, «задействованных» здесь не было: все были свободны.
— Я пошел, только дайте какую-нибудь сумку, — попросил я.
— Не торопись, пока не горит, — унял мой пыл Ветров. — Амур, налей рюмку.
Амур подал мне небольшую пластмассовую кружечку, наполовину наполненную водкой. Салевич сунул в руки бутерброд с килькой. Я заметил, что закуска в этот раз была просто отменная: рыба, сыр, колбаса и даже порезанный на мелкие дольки помидор. Обычно удовлетворялись «антрекотом», «курицей», «грилем». Тем не менее называли их всегда с уважением, жевали, будто настоящее мясо, иногда даже причмокивая. И никто никогда не нарушал правила игры. Вот только пьянели по-настоящему.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.