Бульвар - [10]
Неужели я этого хотел, этой мечтой желал наполнить свой мир?
И вот сижу в зале, в который раз смотрю скучную репетицию. И лезут мысли, лезут: зачем все, зачем?!
Э-э-э, старею, старею. Нужно зарабатывать какую-нибудь копейку. Жить святым духом еще никто не научился. И, само собой, я исключением не стану.
Да и что я умею еще в жизни, кроме актерства? Воровать — не научился, торговать, купи-продай, — скорее от стыда умру. Как-то своего коллегу по театру увидел на Комаровке. Тот продавал зимнюю куртку. Я опустил голову и постарался пройти мимо, чтобы он меня не увидел. Сердце кровью облилось — даже больно стало, будто я стоял в торговом ряду, а не он. Ну не позволяет что-то во мне заниматься этим делом. Хоть ты умри — не позволяет. Каждому свое на земле: один крадет — другой его ловит; один конструирует разную новизну — другой пользуется ею; один пишет песни — другой их поет; один стоит с протянутой рукой — другой ему подает... И только старая с косой — для всех матушка: одной любовью любит.
На сцене все еще репетировали эпизод, который по расписанию минут сорок назад должен был закончиться, а за ним начаться мой с Владимиром. И, как это часто бывает, затягивается репетиция одного эпизода и, понятно, отодвигается репетиция другого, а на третий — времени не хватает: переносится на следующую репетицию.
Смотрю на часы — до конца работы чуть больше часа. Значит, выйти на сцену, возможно, еще получится. А чтобы пойти домой — даже думать не стоит. Позовут минут через пятнадцать, тебя нет, могут и выговор влепить. Может, плевать на это, но полетит квартальная премия. Пусть мизерная, но если учесть, что вся зарплата — мелочь, то относительно нее эта премия все-таки что-то: примерно бутылок десять водки купить можно.
Широко зевнув, я вышел из зала, неспеша пошел к себе в гримерку.
На втором этаже, где все мужские гримерки и только одна женская, по телефону разговаривала Саша. Звонко и как-то фальшиво звучали ее голос, смех, которым она разбавляла разговор, видно, так реагировала на что-то сказанное ее собеседником. Ее левая рука кулаком упиралась в крутой бок бедра, правая нога, сильно обтянутая джинсами, в модной с тупым носом туфлей, была кокетливо отставлена на каблук. Я уже почти прошел мимо, как услышал последнее:
— Я тебе перезвоню, — и обращение ко мне: — Александр Анатольевич!
— Слушаю, — повернулся я.
Маленькая пауза, а в ней — тайные Сашины мысли, прищуренный пристальный взгляд на меня и все та же кокетливая поза.
— У вас спичек не будет?
— Я не курю.
— Жаль.
— Что жаль? Что не курю или что спичек нет?
Снова небольшая пауза и мягкий взгляд влажных, светло-синих, с глубоким блеском глаз.
— А вы угадайте, — игриво сказала Саша.
Я пошел в наступление:
— Насколько я помню, вы тоже не курите.
Я называл Сашу на «вы», хотя она младше меня чуть ли не вдвое, и тем самым подчеркивал эту разницу.
— Не курю, — призналась Саша.
— А-а-а, значит, вы хотите использовать спичку в качестве зубочистки, — немного язвительно заметил я.
Искорки в Сашиных глазах пропали, и теперь она смотрела на меня, издеваясь.
— Я хочу ее использовать так, как хочу, — сухо ответила Саша.
— И как это?
— Вот так! — и, подняв левую руку, Саша щелкнула пальцами.
— Ясно! Гарсон, кружку пива! — тотчас подхватил я.
— Причем тут гарсон? — не поняла Саша.
— А при чем тут вот это? — и я повторил ее жест, щелкнув пальцами.
Саша немного помолчала, все с той же издевкой глядя на меня, потом выразительно, неспеша, сказала:
— У вас женщина просит спичку, а вы пробуете ей доказать, что она не курит. Вам не кажется, что в лучшем случае вы выглядите... нетактичным?
— Возможно. И сразу прошу прощения,— признал свою вину я, — будьте так любезны, подождите минутку, я обязательно найду. Уже бегу.
— Спасибо за сочувствие! — резко сказала Саша и исчезла в гримерке.
Я давно положил на нее глаз. Даже делал несколько заходов: пару раз в парке, на проспекте, под грибками, которые летом выносят из магазинов и превращают во временные уличные кафе, пили шампанское. Накладно, правда. Но что только не придумаешь, чтобы заинтересовать? Легко тем, у кого денег много. Им думать не надо. Есть классический подход: цветы, кафе, ресторан, шашлык на даче. Мало кто выдерживает такой натиск. Женщина — натура слабая. Сразу пойдет голова кругом, поплывет звездными мечтами: вот оно, желанное, долгожданное! Еще немного усилий — браслет на руку, цепочка с крестиком на шею и... «бьются ноги в потолок».
Немного посидел в гримерке, листая старый номер журнала «Новый мир», где была напечатана вторая часть романа Солженицына «Раковый корпус». Потом пошел за кулисы. На сцене происходили все те же нерешительные действия. Часы показывали, что до конца репетиции остается сорок минут. Даже не выходя на сцену, я уже устал. Мое ожидание, пустое хождение по театру, длилось почти два часа.
— Прошу прощения, — выглянул я из-за кулисы. — Полтора часа назад я должен был выйти на сцену. Давайте репетировать мой эпизод или отпускайте меня.
— Можно еще минут пятнадцать? — спросил Андрон.
— Нельзя! — категорично отказал я.
Горячо влюбленный в природу родного края, Р. Бедичек посвятил эту книгу животному миру жаркого Техаса. Сохраняя сугубо научный подход к изложению любопытных наблюдений, автор не старается «задавить» читателя обилием специальной терминологии, заражает фанатичной преданностью предмету своего внимания, благодаря чему грамотное с научной точки зрения исследование превращается в восторженный гимн природе, его поразительному многообразию, мудрости, обилию тайн и прекрасных открытий.
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
«…Этот проклятый вирус никуда не делся. Он все лето косил и косил людей. А в августе пришла его «вторая волна», которая оказалась хуже первой. Седьмой месяц жили в этой напасти. И все вокруг в людской жизни менялось и ломалось, неожиданно. Но главное, повторяли: из дома не выходить. Особенно старым людям. В радость ли — такие прогулки. Бредешь словно в чужом городе, полупустом. Не люди, а маски вокруг: белые, синие, черные… И чужие глаза — настороже».
Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.
Сон, который вы почему-то забыли. Это история о времени и исчезнувшем. О том, как человек, умерев однажды, пытается отыскать себя в мире, где реальность, окутанная грезами, воспевает тусклое солнце среди облаков. В мире, где даже ангел, утратив веру в человечество, прячется где-то очень далеко. Это роман о поиске истины внутри и попытке героев найти в себе силы, чтобы среди всей этой суеты ответить на главные вопросы своего бытия.